Чехов-центр показал свой вариант знаменитого романа Кена Кизи

Существуют произведения, на которых незримо стоит табу. Роман Кена Кизи «Пролетая над гнездом кукушки», эта Библия хиппи и битников 1960-х, после экранизации Милоша Формана был обречен на прочную связку с эпитетом «культовый». И каждая последующая идея прочитать его театральными средствами может привести к разочарованию.

Попытка не пытка

Появление в афише Чехов-центра спектакля «Над гнездом кукушки», к тому же в рабочих планах ранее не заявленного, вызвало смешанные чувства и вопросы «зачем и почему?».

Как показала премьера, оба вопроса купируются одним фактором — временем. Лет пятнадцать назад главный художник Чехов-центра Кирилл Пискунов с режиссером Александром Баранниковым из Калуги уже участвовал в создании спектакля по роману Кизи. Но «это совсем другое» отнюдь не фигура речи. Проводить аналогии, цитировать старые заготовки оказалось совершенно нереальным, полвека, прошедшие с момента написания текста, изменили мир, связи между обществом, государством, человеком до неузнаваемости. И пандемия, поставившая всех в крайне жесткие рамки бытия, повысила градус нетерпимости и отторжения друг от друга внутри семьи, рода, офиса, сверхобнажила личностные проблемы. Александр Баранников сделал так, что роман 1962 года оказался годным материалом для трансляции современного взгляда на вещи. При этом шел уважительно по тексту, не отвлекаясь на новомодные примочки и не заигрывая со зрителем.

Говорят же, что железной логикой обладают дети и душевнобольные. Герои Кена Кизи — благодатная почва для артистов, они очень свободны внутри, поэтому роли будут только набирать глубину. Думаю, зрители будут ходить именно на артистов, историю-то эту знают все. Фраза Макмёрфи «Я хотя бы попытался» — вот это про меня. Где-то провалился, оступился, но встал и пошёл дальше. Кто везёт, тому везёт, — поделился художественный руководитель Чехов-центра Александр Агеев.

Нюансы самоизоляции

Говорят, что все сюжеты мировой литературы посчитаны — от четырех до тридцати шести. В их числе тема противостояния героя-одиночки и обывателей относится к самой тиражируемой. Но в сахалинской постановке антитоталитарный пафос романа и кинофильма снизил остроту, столкновение человека с государственной машиной переходит в другое измерение. Для создателей спектакля гораздо важнее было выйти на разговор о внутренней свободе человека и почему она для многих не является жизненной потребностью. Ведь для большинства пациентов психбольница — личный выбор способа существования. То, что казалось прежде примочкой тонко организованных лиц иной культуры, чуть что — спасаемых психотерапевтами, сегодня вполне наша история. Какая разница, заперт ли ты в стенах психушки или просто прячешься днями и годами от раздражающего социума дома. В контексте реалий-2020 определенно новыми красками заиграл термин «самоизоляция».

— Вопрос внутренней свободы должен волновать каждого, считает главный художник Чехов-центра Кирилл Пискунов. — Это вопрос внутренней организации человека, которая позволяет открыть себя для творчества, любви, созидания. В спектакле нет четкой хронологической отсылки, мы говорим о дне сегодняшнем через тексты классиков.

В сценографическом решении от Кирилла Пискунова воплощена идея экспериментов с человеческим сознанием, которые в пору Кена Кизи только начинались, а сегодня стали рутинной повседневностью с большим будущим. Бьют по мозгам зычные сирены, в минуту тревоги наливаются красным цветом хитросплетения труб — символ некоего Комбината по штамповке человеческих «болванок», под колосниками временами проплывают распотрошенные манекены, на экране проецируются кадры гигантского конвейера. Образчики такой обезличенной «продукции» в белых больничных одеждах, как рыбки за стеклом аквариума, ведут вегетативное существование. Оно вполне приемлемо, даже с демократическими процедурами (например, голосование о графике телепросмотров), которые придают спектаклю фарсовую окраску. Но лишь до поры, пока не приходит человек, живущий по другим законам и рвущий в клочья устоявшийся порядок вещей.

Сахалинский Макмёрфи

От Джека Николсона (ну куда деваться от параллелей) актер Виктор Крахмалев перенял рыжий цвет волос, на том сходство заканчивается. В нем не чуешь прошлого ветерана корейской войны, его Макмерфи молод, с ухватками хулигана с нашего двора, привыкшего верховодить, побит жизнью и знает ее вкус во всех проявлениях, в отличие от маменькина сынка Билли (Константин Вогачев), имеет силу для сопротивления, в отличие от Хардинга (Игорь Мишин),  загипнотизированного стервой-женой с низкой социальной ответственностью. И щедро делится с психопатическими коллегами простыми радостями жизни, ценность которых пандемия сильно актуализировала. Самый витальный и динамичный эпизод — морская прогулка — решена лаконично и остроумно: хватает оранжевых жилетов и каталки вместо катера, чтобы вольный ветер наполнил легкие затурканных клиентов…

В своем нынешнем состоянии Чехов-центр интересен актерам с точки зрения потенциала профессионального развития. Ценным приобретением труппы стал актер из Волгограда Игорь Мишин, демонстрирующий тончайшую, акварельную прорисовку образа Хардинга — умницы, эстета и до неприятности жалкого подкаблучника. Не отпускает ощущение: не играет — живет на сцене, со всеми сомнениями обычного человека, страхами, с примиренческой философией «все мы тут кролики». Юрий Беляев, имеющий опыт работы в театрах от Барнаула до Калининграда, сыграл со сдержанной силой индейца Бромдена, у которого десятилетие безмолвия стало фазой накопления действенной энергии. Так не всем дано, и Константин Вогачев трогателен и понятен в роли девственника Билли, сбежавшего в смерть от психоделического диктата медсестры-бульдозера Рэтчет (Наталья Красилова). Борьба Макмерфи за свободу «кроликов» усугубляется еще и непринятием тирании матриархата. Поклоняться женщине у нас принято, а подчиняться — увольте.

Было бы преувеличением видеть в Макмёрфи идейного борца за справедливость, просто пришел человек с нормальным зрением. Но он ставит пациентов клиники перед выбором — боишься ты жизни или принимаешь со всеми плюсами-минусами, со свободой даже в малом — курить где хочешь, любить кого хочешь. Бросили камень в воду, взбаламутили тину, за попытку вольности — спасибо. Дальше сам, за риск платишь по гамбургскому счету. Оптимистическая американская трагедия по-сахалински в версии Александра Баранникова обрела вполне российское содержание.