Сахалинец Михаил Кузнецов потратил полжизни на спасение острова от радиационной «мины»

Начну с небольшой статистики. По неофициальным, но заслуживающим доверия данным, у берегов Сахалина утеряно или умышленно брошено не меньше 39 радиационных приборов (типа РИТЭГ). Не считая еще одного, может быть, самого известного, с конца 1980-х покоящегося у мыса Низкого. А все благодаря рядовому жителю островной столицы Михаилу Кузнецову, первому ударившему во все колокола и посвятившему поиску и поднятию этих радиоактивных монстров значительную часть своей жизни. Подробности в материале корреспондента РИА «Сахалин-Курилы».

…У этой истории нет радужного финала, но она от этого не становится менее волнующей. Потому что наглядно рисует канувший, как Атлантида, тип советского человека, неравнодушного к общей или чужой беде. Да, были такие люди. Подчас чудаковатые, готовые к самопожертвованию во имя всеобщего, как это ни глупо звучит сегодня, счастья. Ну совсем как мой добрый знакомый, которого мы про себя называли просто дядя Миша...

Спасая чужие жизни

Почти бытовое ЧП середины 80-х прошлого века. Между драмтеатром и областной типографией Южно-Сахалинска укладывали новый трубопровод. Сварочные швы последнего проверяли с помощью мудреного прибора, сердцевина которого состояла из капсулы с каким-то мощным изотопом. Рабочие, к которым Михаил Кузнецов не имел никакого отношения, лажанулись, оставив опасный прибор без присмотра. Неподалеку играла ребятня, как водится, любопытная до всего необычного. Наткнувшись на «шкатулку», уже не могли остановиться. Прибор раскурочили, а необычная капсула, источавшая невидимую глазу смерть, исчезла в чьих-то карманах.

Строители, хватившись пропажи, разыскали Кузнецова и, чуть не плача, поведали обо всем. Почему его? Потому что был он одним из немногих в городе специалистов, умевших и, главное, не боявшихся работать с изотопами. Прихватив дозиметр, без всякой видимой страховки метнулся на розыск опасной «игрушки». После изнурительных расспросов ребятни и взрослых узнал подъезд многоэтажки, в который и нырнул один из пацанов с той самой огнеупорной колбой. Дальше, шаг за шагом, сверяясь с показаниями дозиметра, дядя Миша методично обходил этажи, пока у одной из дверей не зафонило.

Мать, открывшая дверь, сообщила: сын едва уснул после странной и продолжительной рвоты. Причина последней была в передозировке радиации. Это ядовитое жало спокойно лежало в кармане пиджака, висевшего у изголовья ничего не подозревавшего подростка.

— Ну разве не страшно было ему, мужчине в расцвете лет, брать голыми руками эту гильзу, излучавшую погибель, и бежать с ней через весь город в спецхран, не проще ли было вызвать спецслужбы? – спрашивал я потом Кузнецова.

— Каждая секунда была дороже золота, — отвечал Михаил Александрович. — Пока дозвонишься, пока объяснишь, потом на другом конце провода начнут совещаться. В такие мгновения о себе уже не думаешь — только о том, как обезопасить других.

Немедленно. Быстрее донести всепроникающий невидимый яд радиации до безопасного свинцово-оловянного сейфа.

В этом эпизоде весь он как на ладони. Тогда ему удалось спасти парнишку, принесшего домой невидимого убийцу. К сожалению, организм его приятеля, тоже участвовавшего в раскурочивании прибора и извлечении начинки, оказался слабее.

Мальчишку впоследствии не удалось спасти, и Кузнецов, придя на похороны, рыдал, как самый близкий родственник. Осушив слезы, не уставал напоминать себе и другим, что с радиацией не шутят. Для этого хранил в доме фотографии с тех драматических похорон...

Простой и надежный, он обладал неким внутренним стержнем, магнитом, притягивающим людей. И никто не знал отказа, если помочь было в его силах. Кому-то просто разобраться с технической новинкой, будь то компьютер или стиральная машина.

У Тамары Александровны, жены, возглавлявшей в то время крупнейший городской детсад в Черемушках, вообще прописывался на крыше, периодически латая кровлю. Нередко забегал и к нам в редакцию. После отмены цензуры приносил статьи на разные темы, которые вызывали неизменный отклик у читателей.

Но особенно, повторю, волновали его приборы и установки, содержащие опасную радиацию. Этому Кузнецов посвятил большую часть жизни. Первым, причем задолго до того, как темой заинтересуются островные депутаты, стал привлекать внимание общественности и чиновников к потерянным у Сахалина РИТЕГ. Точнее, одному из тех, о котором знал наверняка.

Поясню, РИТЭГ — радиоизотопные термоэлектрические генераторы, выпускавшиеся в СССР. Большая их часть использовалась как элемент питания маяков. Все установки, а их на вооружении было около тысячи, выработали свой срок и должны утилизироваться. О необходимости скорейшего ухода устройств со сцены бытия постоянно трубил, не давая забыть, Михаил Александрович. Причем у него, возможно, как ни у кого в России, болело тогда сердце за эти мины замедленного действия.

История радиоактивной «утопленницы»

Кузнецов буквально прорывался в большие московские и местные кабинеты, убеждая, доказывая, что успокаиваться нельзя, что опасные пропажи надо находить и утилизировать, дабы не грянула беда.

«Охотское и ближайшие к нему моря станут другими. Радиация поразит всю флору и фауну. Надо действовать», — призывал он чиновников, которые с озадаченным видом, как китайские болванчики, согласно кивали, вновь и вновь обещая подумать. А годы шли.

Уже скоро 30 лет, как нет былой великой страны, но остался нависший над островным регионом знак вопроса. И если бы не он, возможно, и по сию пору страна пребывала бы в неведении про эти притаившиеся мины.

— А я навсегда запомнил историю о радиоактивной «утопленнице» у мыса Низкого, — вздыхая рассказывал мне Михаил Кузнецов. — Это было в последних числах августа 1987 года. Во двор сахалинского прорабства Владивостокского СМНУ-22 (специализировался на работе с оборудованием, содержащим радиационные элементы) въехал уазик с армейскими номерами. Из него вышли трое в штатском. Одного я хорошо знал. Это был инженер по береговому навигационному оборудованию в/ч 13148 Володя Пестряков. Симпатичный, спокойный мужик.

 Они тепло поздоровались. Михаил, как ребенок, радовался встрече, давно не виделись. Володя был под хмельком, но разговор пошел сразу более чем серьезный. Он стал просить кабель, метров 20, чтобы удлинить зонд прибора ДП-5.

— Удалить зонд от дозиметра на 20 метров? Зачем тебе такая «Баба-яга»? Да твой ДП с таким кабелем ничего мерить не будет, — было удивился я, продолжил свой рассказ Михаил Александрович. — Вот тут-то Володя и поведал о несчастии с аварийным сбросом изотопной энергоустановки ИЭУ-1. Ее взял на подвеску вертолет Ми-8 в Поронайске. Дело не новое. На тот момент из действующих в Сахалинской области это уже была 35-я энергоустановка, не считая отработавших свой срок и замененных на новые. До маяка на мысе Низком оставалось километров десять, но вдруг с севера подошло облако. Думали, что оно неглубокое или уж, по крайней мере, не столь низкое.

Вошли в туман. В иллюминаторах сплошное молоко, даже потемнело. Вот по расчетам уже должны прибыть на место. Надо снижаться, там должен быть и просвет, и визуальные ориентиры. Пилот сделал вираж, но… перестарался. Пошла раскачка груза. Если бы не туман, он наверняка «поймал бы ход груза» и погасил его колебание, а тут хоть  глаз выколи. Ловить же раскачавшийся груз вслепую опасно вдвойне. Каждый следующий рывок мог быть роковым и для машины, и людей, летевших в вертолете. Времени для раздумья не было. Груз сбросили.

Маленький «Чернобыль» исчез в тумане. Машина долго кружила в молоке облака, осторожно опускаясь. Все напряженно молчали. Представляли себе, как взбесится начальство, а дальше... Тюрьма? ЧП ведь далеко не заурядное.

Посадили пустую машину у маяка. Здесь были строители, которые рассказали, как слышали сначала рокот вертолета, потом раскатистое бу-х-х-х. Звук, скорее похожий на шум поднимающегося водяного столба, чем удар о землю. Конечно, самого падения никто не видел, да и направление указать не могли. С учетом этих двух факторов комиссия решила, что надо больше уделить внимания поиску установки в воде.

Иголку в стоге сена найти было бы легче, чем ящик размером метр на полтора в радиусе двух миль. Это даже с учетом того, что у военных моряков на тот момент уже были технологии поиска такого рода подводных объектов. Но, время показало, эта задачка им не по зубам. «Утопленницу» безрезультатно искали год.

— По опыту знаю, в таких случаях люди начинают предлагать варианты. Советов хоть отбавляй. С одним и появился упомянутый выше Володя Пестряков, — пояснял мне Кузнецов. — Но в делах дозиметрии мы были поопытнее, поэтому не составило труда убедить его, что вариант дозиметра с длинным кабелем практически не имеет смысла.

Они уехали

Прошло почти четыре года. Глухая тишина по этому событию, да житейские заботы потихоньку тушили память. Но весной 1991-го теперь уже абсолютно случайно судьба снова свела нашего героя с Владимиром Пестряковым.

— Я уже два года был председателем спецкооператива «Альфа». Спешу поведать Володе, что выполняем все те же работы, монтируем радиоизотопные приборы, обслуживаем их и даже отправляем отработавшие источники на захоронение. Тут он и рассказал, что тот злополучный РИТЭГ тоже как бы захоронили, — заметно волнуясь, продолжал дядя Миша. — Нет, его не нашли. Просто изготовитель выдал нечто вроде письменной индульгенции. Гарантию, что ближайшие 120 лет оболочки источников выдержат в морской воде, не проржавеют, а к тому времени стронций распадется. В общем, не нашли и ушли.

После этого разговора внутри у дяди Михаила Александровича что-то бешено колотилось, шевелилось и рвалось наружу. Хотелось бежать куда-то, что-то делать. То ли от тревоги за возможные беды, то ли от радости, что теперь он может взяться за эту большую операцию. При хорошо выполненной работе, если даже денег не заработаешь, то останется оснащение, которое пригодится для других дел. Останутся бесценный опыт и доброе имя.

Глас вопиющего в пустыне

Однажды дядя Миша обронил:

— Будучи, в общем-то, «блаженным», я и кооператив свой создавал с благими намерениями. Наивный, хотел гарантированно избавить Сахалин от опасного соседства с радиационной установкой. Как-то слышу в эфире «Зеленого патруля», как тогдашний начальник Сахалинской инспекции по надзору за радиационной безопасностью в народном хозяйстве Юрий Аврутин сетует на безответственность людей, берущихся за столь серьезное и опасное дело. Возможно, говорил о таких, как я. И ведь в те годы он же практически и уничтожил мое дело. Причем только за такие «преступления», как отсутствие инструктажа самому себе на рабочем месте, отсутствие допуска самого себя к производству работ с выдачей, опять же, самому себе под роспись такого документа, как наряд-допуск.

Как ни умолял он тогда, как ни взывал, чтобы Аврутин обратил свое внимание именно на высокую степень кузнецовской ответственности, добросовестности в работе с источниками ионизирующего излучения, его многолетний стаж без аварий и переоблучений — все было гласом вопиющего в пустыне.

— Как мало мне тогда было надо. Как много я был готов отдать во имя победы над «грозной утопленницей», — признавался он. — Если честно, время от времени выползал наружу поганый червь сомнения и даже страха: «А ну как не смогу или,  того хуже,  усугублю?». Однако духом был тверд, костьми мог лечь, расшибиться в лепешку, но дело сделать. Двадцатилетний опыт работы питал мою уверенность. Крылатая надежда гнала вперед и заставляла действовать, не дожидаясь чьих-то согласований и приглашений. Надо сказать, что была еще одна очень важная причина столь ярых рвений. Это его предположение, что в источниках энергоустановки использовался весьма опасный чистый стронций-90. О физическом или о химическом составе неделящихся радиоизотопных источников тепла, которыми оснащались такие тепловые электростанции, как ИЭУ, нигде не встречалась вменяемая информация. Оставалось предполагать худшее.

Если заглянуть в документ под названием «Нормы радиационной безопасности», там сказано: предельно допустимая концентрация стронция-90 в воде равна 4,0 x 10-10 кюри на литр воды. А дальше очень занимательная математика. Чтобы растворить 1 миллион кюри стронция-90 до уровня предельно допустимой концентрации, понадобится 2,5 х 1016 литров воды. Тогда как в целом Охотском море примерно 2,7 х 1015 литров. Значит, чтобы растворить источники только одной установки, а их там шесть штук, понадобится примерно девять таких морей. Причем чистейших, без естественных, природных радионуклидов.

История большого обмана

Сознавая огромную сложность и ответственность поставленной задачи, на первых порах он рвался как можно основательнее изучить все, что имело отношение к подобной ситуации. Ездил в Корсаков к знакомому специалисту, вместе посетили воинскую часть навигационного оборудования. Сложным был разговор с ее командиром, капитаном II ранга Александром Контаржевским. Но он все же состоялся, и паспорт к ИЭУ, такой же, как тот, что уронили, дали изучить. Почитал лоцию о районе мыса Низкого и даже взглянул на оперативную карту. На ней в искомом месте начерчен квадрат с номерком 363. Потом он видел этот квадрат и на картах геологов с припиской, запрещающей в этом районе судоходство и буровзрывные операции. Все вокруг убеждали, что ко времени разрушения оболочки устройства источники радиации распадутся до нуля. Возможно, потому, что у эксплуатационников этих установок арифметика с другого бока. У них уже через 10 лет источники остывают настолько, что практически перестают вырабатывать электроэнергию. Вот и думают, что он сдох. Но по нормам радиационной безопасности ситуация вырисовывается другая.

— Если источники в ближайшие годы разгерметизируются и растворятся в воде, то понадобится, повторю, около десяти (!) Охотских морей, чтобы концентрация радионуклида в воде не превышала предельно допустимую концентрацию, — убеждал Кузнецов.

Между тем подходил к концу 1991 год. Михаил Александрович написал обо всем, а потом встретился с тогдашним губернатором. Валентин Федоров в огромном кабинете за огромным столом казался особенно маленьким. Изучив вопрос, он попросил показать место падения реактора. Кузнецов указал, упомянув, что там есть небольшое морское течение, которое в случае разгерметизации источников понесет радиоактивную грязь по всему Охотскому морю.

Федоров к этому сообщению отнесся очень серьезно, но сам решать ничего не стал, послал к заместителю Мозолевскому. Тот внимательно прочел письмо и с явным недоумением то ли в пустоту сказал, то ли спросил: «Там же керамика!?» Услышав это, Кузнецов обмер. Получается, что те, кто официально сообщил администрации Сахалина цифру в 120 лет до полного распада, солгали. Ибо полного распада вообще не бывает. Валерий Павлович же, опомнившись, попросил описать все, что известно, и выполнить расчеты возможных последствий. В итоге семь важных страниц бесследно «утонуло» где-то в море вице-губернаторских бумаг.

В те времена на околоземной орбите работали два Геннадия — Крикалев и Стрекалов. В одном из репортажей по «Маяку» космонавты выразили готовность содействовать в делах милосердия. Послушав его, Михаил Кузнецов быстренько написал ведущему письмо, с просьбой передать бумагу в ЦУП.

— Ловлю на слове и умоляю помочь: поснимайте в инфракрасном свете район 50 градусов с. ш., 144 градуса в. д., там уронили энергоустановку ИЭУ-1, — разъяснял Михаил Александрович. — Я точно знал — инфракрасная съемка района падения в течение первых десяти лет обязательно даст положительный результат. На снимке будет обозначено четкое тепловое пятно, и даже тепловой шлейф воды вдоль по течению. Мое письмо попало в объединение «Энергия». Какие-то коммерсанты сделали проект договора с администрацией области. В смете перечислили работы по экологическому мониторингу на общую сумму что-то около 200 млн тогдашних рублей. Причем моему кооперативу «Альфа» была отведена роль заказчика-плательщика за работы, связанные с поиском ИЭУ-1.

Это уже проклевывался ныне все пожирающий змий под названием «рынок». Но тогдашние власти в мониторинге не нуждались, а кооператив имел деньги только на скудную зарплату. В итоге никакой съемки не было сделано. Медленно «остывая», Кузнецов еще продолжал искать учреждения, людей, способных что-то делать, продолжал ходить и писать. Так в ожиданиях бежали годы.

Вдруг 20 мая 1993 года в «Советском Сахалине» с пометкой «Сенсация» читает заметку ИТАР-ТАСС: «Вертолет со стронцием-90 погиб у берегов Сахалина». Поразил, что событию уже почти шесть лет, никто не прятался, а местная пресса ничего об этом не знает. Он думал, что молчание обусловлено цензурой. С того памятного звонка в редакцию и началась наша творческая дружба. Скоро его заметка была на полосе о том, что вертолет, к счастью, цел и невредим, а изотопная установка находится в море, и что Мозолевский владеет некой информацией о ее опасности.

За короткое время вышло шесть публикаций, подстегнувших главу Сахалинского областного комитета по экологии и природопользованию Наталью Онищенко поехать с ним в столицу. Там она нашла самых главных разработчиков опасной установки и получила заключение, подписанное профессором Кодюковым и начальником отдела Чегуровым. Бумага гласила, что стронций в источнике находится в соединении с титаном. По физическим характеристикам этот материал теперь называется «титанат стронция», является керамикой химически стойкой практически во всех агрессивных средах. Так была раскрыта история большого обмана. Ни о каком распаде его не могло быть и речи. Подтвердилось, что цифра в 120 лет изначально была ложью!

Тогда наш герой решил, что пора заканчивать воевать с ветряными мельницами, газетные публикации сделали свое дело. Как бы не так. В Москве создали межведомственную комиссию, специально рассматривавшую все материалы и сообщения по утерянной «утопленнице». Минобороны поставило задачу продолжить поиск утерянного генератора, регулярно производить измерения и докладывать о радиационной обстановке в районе падения. То есть солидная комиссия не пришла к выводу, что титанат стронция является веществом нерастворимым в морской воде, и история может иметь продолжение…

Как бы там ни было, Михаил Александрович об этом вряд ли узнает. И хотя его знамя подхватили другие, кузнецовского штыка Сахалину сегодня традиционно не хватает. Потому что он умел радеть сразу за весь остров. И так всю свою жизнь — без остатка.

***

…Только девять лет назад, когда не стало этого фанатически мощного борца с разгильдяйством на почве радиации, я узнал, что по документам его зовут Гутарий. Гутарий Александрович Кузнецов. Правда, для меня и многих других он остался просто дядей Мишей. Надежным и верным другом...

По словам Николая Сидорова, еще одного из активных борцов с изотопным злом, в море вокруг Сахалина сегодня притаилось никак не меньше 40 радиационных «мин». Причем официально признается, напомню, только одна, сброшенная вертолетом у мыса Низкого. В распоряжении у  нас есть военные морские карты с закрытыми зонами и примерные ссылки на «лежбища» этих монстров с указаниями, кто, когда и где их потерял. К сожалению, никто их больше официально, на уровне власти, не ищет. Первый и последний РИТЭГ был поднят с морского дна на севере нашего острова в 2007 году. С тех пор Тихоокеанский военно-морской флот охладел к продолжению подобных операций.

О том, что не только море хранит рукотворные россыпи радиационного зла, несколько лет назад поведал миру и Валентин Соколов. Известный островной путешественник наткнулся на заброшенный маяк в полутора километрах от мыса Уанги. По словам местных людей, с которыми он общался, радиоизотопный термоэлектрический генератор, использовавшийся для его маяка, затопили, не мудрствуя лукаво, в ближайшем болоте примерно в начале 2000-х.