Запомнилось чувство голода. Сахалинка Валентина Кадраева рассказала о военном детстве

На северном Сахалине в 1945 году не было боёв, но все тяготы того времени местные жители испытали с лихвой. Война! Какое страшное слово! Когда она началась, я пошла в первый класс, и не понимала её настоящего значения, воспринимая всё как должное. Наша семья жила в совхозе «Александровский» в красном бараке возле дороги. Жилище — одна комната и длинный коридор. Школа находилась неподалёку. Это было небольшое старое двухэтажное здание с узкими коридорами, шаткими лестницами, плохо освещённое.

Хлеб по карточкам

Отца моего, Николая Яковлевича Капшая, забрали в армию, он служил на Сахалине, на Палевских высотах. Мама, Ульяна Ивановна, работала в совхозе: летом — на полях, а зимой развозила на лошади туда же удобрения. Ей было тогда не больше 30. Я помню молодую красивую женщину, одетую в старую тёплую фуфайку и ватные брюки, закутанную платком, на ногах огромные валенки с галошами. В памяти осталась и повозка, которой она управляла, — огромные сани, на них полный ящик навоза. Иногда я цеплялась сзади, за облучок, чтобы прокатиться.

Войны как таковой у нас в городе, понятное дело, не было, но ощущалась она каждый день. Исчезли продукты, появились карточки. Мамы целый день на работе, дети дома одни. Часто проходили учения, и тогда из репродукторов звучало: «Воздушная тревога, затемнить окна, выключить свет».

Но больше всего запомнилось ощущение голода. Мы с сестрой часто ходили в магазин и просили продавца дать нам хлеба на карточку на день вперёд. Но нам неизменно отвечали: «А что вы будете есть завтра?». Поэтому летом мы искали рыбу на берегу, в другие дни — картошку на полях, пусть и гнилую. Неподалёку от дома у нас был свой небольшой огородик, но осенью полноводная речка смыла его. Помню, даже на лодках плавали. Так жаль было эту картошку, которую уносило водой, что я попыталась собрать её, но меня вместе с ней смыло. Спас огромный мужчина в рыбацких сапогах, который тоже хотел сохранить свой урожай. Он вытащил меня как котёнка из бурлящей реки.

Спасительные ягоды

На краю совхоза были выстроены хранилища с отрубями для скота. Мы, дети, ходили вокруг этих сараев, отыскивая дырочки, проделанные в стенах мышами, прутиками ковыряли в них, и оттуда сыпалась вожделенная еда — отруби. По кустам искали ягоду-моховку, она росла вдоль берегов реки. А ещё от нашего барака и школы до самой речки тянулся огромный совхозный сад, огороженный колючей проволокой. Он был нашим спасителем. Я помню ряды крупной малины разного цвета: белой, красной, чёрной, потом шли кусты смородины, крыжовника и даже фруктовые деревья: яблони, сливы, груши. Когда всё созревало и собиралось на продажу, в сад пускали нас.

Мы собирали всё до последней ягодки, упавшей на землю. Тогда многие хозяйки держали кур. Я помню маленьких цыплят, которых мы охраняли от ворон и кошек. У нас тоже был маленький сарайчик, где содержались наши несушки. Яйца мы уничтожали ещё в сыром виде. Всё это и помогло нам пережить голодные годы. Зимой же нас подкармливали в школе — по классам разносили в вёдрах какую-нибудь похлёбку.

На учёбу мы ходили кто в чём. Сохранились фотографии нашего первого класса во главе с учительницей Анной Алексеевной. Я в ситцевом платье, остриженная наголо. Мыла не было и нас стригли прямо в школе, чтобы не распространять вшей. Посуду мыли в речке песком, стирали с щёлоком — головёшками сгоревших дров. Зимой и летом мы ходили по сопкам собирать сухостой для печки. Некрашеный пол натирали деркачом — небольшим веником из веток.

Папа вернулся!

Во втором и третьем классах у нас была вожатая — девушка с Офицерской улицы. Там, где сейчас находится санаторий «Тополёк», был госпиталь. Она готовила с нами танцы, песни, стихи, а потом с такой программой художественной самодеятельности мы выступали перед ранеными. Ещё мы собирали бутылочки, баночки, мыли их в речке и относили в госпиталь под лекарства. Один выздоравливающий боец оказался художником. Он нарисовал нам огромный, во весь рост, портрет Сталина. Помню, поставили его в вестибюле школы.

Странное дело — во время этой голодной жизни мне всё время снились коржики, которые до войны я покупала в магазине. В 1944 году отец вернулся из армии. Его комиссовали по болезни. Он был весь отёкший, опухший, но полный желания трудиться. По профессии папа был первоклассным кузнецом. А в селе Михайловка тогда было много лошадей, и мы переехали туда. Подле кузницы раскорчевали участок под картошку. Возле барака, в котором жили, сделали грядки для овощей. Часто с отцом мы ходили в лес за лопухом для поросёнка. Я любила наблюдать за работой папы, как он умело подковывал лошадей, а ещё паял для всей деревни посуду. Возвращал к жизни кастрюли, чайники, вёдра. За это благодарные жители угощали его молоком. Жизнь у нас потихоньку налаживалась. Теперь я училась в сельской школе-семилетке. Она мало чем отличалась от совхозной. Те же крохотные полутёмные классы, узкие коридоры, закрашенные тёмно-зелёной краской окна. Но главное — бедность ощущалась и здесь. Даже учитель носил заношенный до дыр костюм с выглядывавшей подкладкой. В школе нас больше не кормили, поэтому, как только наступала большая перемена, мы бежали к своим огородам…

Мама теперь работала в бригаде знаменитой звеньевой Чуйко. Летом пошла помогать женщинам и я, полола картофель, морковь. В то время в Михайловке было много овец. Их стригли, шерсть раздавали взрослым. У нас в семье была прялка, мама учила делать на ней волокна для пряжи и нитки. Потом она вязала носки, варежки, и посылки с ними мы отправляли на фронт. Ещё собирали лишние вещи и передавали их беженцам. За это 14 января 1945 года на сборе пионерской дружины мне вручили почётную грамоту за посильную помощь фронту. К ней прилагался ценный подарок — отрез американской ткани хаки на платье и огромные, опять же американские, ботинки.

Эту грамоту я храню до сих пор как напоминание о моём детстве, на которое пришлись только отголоски войны. И дай Бог, чтобы нашим детям, внукам и правнукам не пришлось пережить того, что досталось нам.