Главный бой сахалинского ветерана

Игорь Снегин расспросил фронтовика Николая Гуреева о его жизни, ранениях, чудесном спасении и службе на одном самых загадочных остров Курильской гряды — Матуа.

Поэт-фронтовик Юлия Друнина как-то обронила строки, ставшие бессмертными:

«Я только раз видала рукопашный,
Раз наяву. И тысячу — во сне.
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне»…

У Николая Федоровича Гуреева, живущего в скромном частном доме по улице Московской в Холмске, тоже был бой. Единственный. Не на жизнь, а на смерть. Чудом выжил. С полгода после ранений и контузии маялся по госпиталям, а после выздоровления солдатская судьба перебросила его на другую часть света, в островную область. Причем сразу на один из самых загадочных остров Курильской гряды — Матуа.

Бой первый и последний

Как-то, будучи в гостях у своего знакомого Сергея Гуреева, довелось познакомился с его отцом, Николаем Федоровичем, приехавшим из Холмска погостить. Стал, как водится, расспрашивать про войну. Ветеран был скуп на слова и после первой и даже после второй рюмочки коньяка молчал. В основном говорил сын. Ну, а вот после третьей Гуреев-старший немного разоткровенничался.

— В апреле 1943-го призвали в армию. Меня, еще 17-летнего, берегли — сначала отправили учиться, и только через год, в апреле 1944-го, совершеннолетним, оказался на Прибалтийском фронте...

Он помолчал. И через многие десятилетия вспоминать первый бой не просто. Случилось это в июне 1944-го. Служил Гуреев в подразделении, одна из задач которого — разведка боем!

— Пришли мы на исходный рубеж, окопались, ждем. А местность, помню, болотистой была — плащ-палатка брезентовая, сложенная в несколько слоев, едва сдерживала наплыв влаги. Через некоторое время перемещают нас правее, потом вперед на сколько-то метров. Снова окапываюсь с товарищами. Время тянется медленно. Опять команда вперед, правее. Все повторяется. Опять окапываемся в луже, готовимся к бою, — вспоминает ветеран. — Тем временем, наши ребята по разминированию докладывают: порядок! Однако на беду ее засекли фрицы, открыв огонь. Мы продолжаем в укрытии ждать своей команды. Тут уже заработала легендарная «катюша», немцы бросились врассыпную назад. Потом опять их контратака. Потом мы...

Николай Федорович признает, что им крепко в том бою досталось. Выжили единицы наших. Ему еще повезло, хотя и ранило. Но в горячке схватки боль притупляется. Главное, кровь остановить и не потерять сознание.— Делаю перебежку и залегаю в воронку от снаряда. По солдатскому поверью в одну яму дважды снаряд не падает, хотя на войне случалось всякое. Понимаю, нужно ползти вперед, несмотря на ранение. Первый рубеж нами уже занят, — продолжает Гуреев. — Вижу, командир роты тоже ранен, тяжело. Подозвал он меня и шепчет: «Перевяжи, сынок, меня быстренько», что я и делаю. А он, тем временем, набросал записку и из последних сил приказывает: «Доставь ее немедленно на наш исходный оборонительный рубеж. Читать не смей!» И я под свистом снарядов вынужден был возвращаться обратно. Где перебежками, а где и ползком. Записку в итоге передал по назначению, за что меня поблагодарили. После чего потерял сознание...

И было отчего. Помимо ранения в голову, пока пробирался в штаб, был ранен в ногу, плюс контузия.

— А что же, — интересуюсь, — было такого важного в той, судя по всему, предсмертной записке?

— Не знаю. Я человек исполнительный: запретил командир смотреть, я и не нарушил его волю, — отрезал Николай Федорович. — Потом меня эвакуировали в госпиталь. Не знаю, выжил бы в том первом и последнем для меня бою, если бы не приказ командира.

Быть может, таким образом ротный действительно хотел спасти из той кровавой мясорубки хотя бы одну молодую жизнь. После войны кому-то ведь надо было и страну восстанавливать, и население множить. Все возможно... Хотя это лишь предположения.

Больше Николай на фронт не попал, хотя за тот первый бой отмечен был медалью «За отвагу».

Служба после передовой

Череду военных госпиталей сменила учебная рота запасного стрелкового полка расквартированного в Башкирии. Там стал сержантом. Потом вернули уже в мирную Белоруссию на другие окружные курсы, где учился по май 1945-го.

— Перед экзаменом построили нас на плацу и все, затаив дыхание, ждут анонсированное по радио важное сообщение из Москвы. Вдруг объявляют — Победа!!! Наш боевой генерал, растрогавший, расцеловал каждого курсанта. Радость была искренней и безмерной — все обнимались, братались. Победа, — признает ветеран, — дорого обошлась нашему народу. Не обошла стороной беда и мой род. Двоюродный брат более двадцати раз вступал в бой с немецкими захватчиками. Служил на границе, готовился в конце июня уволиться в запас, но погиб в самом начале войны. Младший брат мамы погиб под Москвой в октябре 1941-го. В следующем, 1942-м, пришла похоронка на отца.

Не все подвиги советских людей, замечает ветеран, непосредственно связаны с полем боя.

— Например, очень гордились, что в 1943 году, когда я, молодой курсант вместе с подразделением два месяца заготавливал торф для энергосистемы Москвы. Очень тяжелая была обстановка, — говорит ветеран. — Уже октябрь, холодно очень. Спали в неотапливаемом бывшем плавучем кафе на реке. Но никто не жаловался. Каждый своим посильным трудом хотел помочь Родине выстоять в смертельной схватке.

Коварные сюрпризы Матуа

Наш герой после войны продолжил службу в Красной армии. После Победы его перевели на курильский остров Матуа. Здесь среди незамерзающих взлетно-посадочных полос, блиндажей, загадочных тоннелей и железной дороги, уходящей куда-то вглубь, возможно, рукотворной сопки, проходили солдатские будни. Ночами кто-то мог видеть загадочные огни или слышать непонятные звуки.

Бывшая ударная военная база японцев по сию пору хранит свои жгучие тайны. А тогда, сразу после окончания Второй мировой, они были еще и смертельно опасны. Кто ж знал, какие капканы, уходя, расставили по всему острову самураи. Зато периодически бесследно пропадали красноармейцы. Вероятно, подчас и по глупости, по любопытству тоже. Могли, например, углубиться в тоннель и там раствориться или навсегда провалиться в заброшенную штольню.

Конечно, не все доморощенные исследователи в солдатской форме пропадали. Кто-то иногда мог вернуться с приятной поживой: ящиком виски, а то и бутылкой дивного коньяка, что, разумеется, стимулировало другие отчаянные головы к действиям. Но когда однажды сгинул молодой офицер, терпение командования лопнуло. Приказали взорвать все входы-выходы в тоннели и шахты, до лучших времен замуровав самурайские тайны.

По воспоминаниям Николая Федоровича любители приключений не пали духом и тут же нашли новую забаву в неглубокой бухте. Там затонуло иноземное транспортное судно. Самые отчаянные ныряли, даже проникали в каюты, выискивая что-нибудь полезное. На поверхность иногда поднимали заморскую бутылку с выдержанным ромом, консервы, а то и новое резервное обмундирование. Наши воины в то время жили здесь совсем небогато.

Испытание

Николай в рискованных ныряниях не участвовал совсем по очень веской причине — до войны так и не научился у себя, в Орловской глубинке, плавать. Но серьезное испытание на воде все равно не обошло его стороной. Через неполных три дня (после торжеств 7 ноября, годовщины Великой Октябрьской социалистической революции — главного праздника СССР), на остров пришла беда.

Дело было так. После бани солдаты уже готовились ко сну, когда примерно в 22 часа вдруг задрожала земля. В казарме стали падать кровати и переворачиваться тумбочки. Натужно-тревожно завыла сирена. Народ выскакивал на студеный ноябрьский двор, полуголый, в исподнем. Оказалось, ожил коварный и страшный вулкан Сарычева! Густая копоть окутывала все вокруг.

Николай, когда бежал из казармы, успел прихватить все свое нехитрое добро — военный билет да несколько медалей — «За боевые заслуги», «За победу над Германией» и «За отвагу», тоже оплаченные кровью. Спешно бросил это добро в солдатскую ушанку, крепко перетянув ее тесемками. Получался скромный узелок, с которым и прыгнул по команде в плашкоут, которому в числе первых надо было покинуть Матуа.

Плашкоут взяло на буксир небольшое судно, типа катера. Однако море штормило, веревку, соединяющую беспомощный плашкоут с судном, пару раз обрывало. Периодически, чихая, глох двигатель. Когда в очередной раз движок удалось перезапустить, отряду тех, кто теснился на плашкоуте, прокричали, что горючее на исходе и катер оставляет их, уходя в неизвестность на дозаправку. «Ждите возвращения!» — звучало в ночи, как издевательство и приговор. Потому что плашкоут, напомним, это плоскодонное несамоходное беспалубное судно для перевозки грузов. Так что в шторм сам долго не продержится в открытом море.

Спаситель по фамилии Дзюба

Служивые заложники, брошенные на произвол судьбы, мысленно молились, уповая на бога и доброе чудо. Они полностью были во власти стихии. Люди как могли маневрировали своими телами, рассредотачивая их так, чтобы отдалить неизбежное.

Небеса, наверное, все-таки сжалились над не сильно успевшими погрешить на земле молодыми солдатами. Беспомощная посудина, к счастью, так и не перевернулась. Иначе шансов выжить в почти ледяной воде не было бы никаких. Полуодетые, терзаемые холодом, ветром с примесью долетавшей вулканической гари и солеными волнами они выстояли в этих страшных условиях. Плашкоут, подобно щепке, утром прибило к соседнему острову.

Но до спасительного берега надо было еще добраться в холодной воде, где вплавь, где вброд, а наш герой, мы знаем, плавать не умел. Но выбора не было. Он отважно шагнул со всеми на встречу судьбе и… быстро стал тонуть.

Эту драматическую картину увидел другой боец, Дзюба — рослый парень из Днепропетровска. Тут же бросился спасать невысокого щуплого бойца. Надо сказать, он встретился Гурееву в непростой жизненной ситуации дважды. Первый раз — в бою с фашистами в Белоруссии, где раненые помогали друг другу выжить. И вот теперь снова.

Могучий Дзюба вырвал у волн захлебывающегося и теряющего сознание Николая. Поднял, встряхнул, попутно вырвал из цепких пальцев скрученную мокрую меховую шапку, чтобы не мешала, бросив ее в море (кто ж знал, что в ней все Гуреевские сокровища!). Дальше, держа солдатика чуть ли не под мышкой, вытащил на берег.

Военный билет восстановят быстро, а вот медали вернутся не скоро. Но вернутся же. Главное, боевой товарищ спасен и еще умножит свой род в мирной жизни.

— А наше отдельное Краснознаменное стрелковое подразделение после ЧП перевели на Сахалин в Сокол. Оттуда меня откомандировали в Холмск, где и живу с 1947 года, — рассказывает Николай Федорович.

Возвращение медали «За отвагу»

Спасаясь с несамоходного плашкоута, в ноябре 1946-го, он едва не утонул. Волны поглотили боевые награды. Особенно жаль было медаль «За отвагу». Но чудеса случаются на этом свете.

— Лежал я, значит, в мае 2004-го в кардиологическом отделении областной больницы, — радостно вспоминает Гуреев. — 24-го отметил в палате день рождения, а через два дня пришла ко мне целая делегация военных — вручать медаль «За отвагу».

Так, спустя 58 лет закончилась история с медалями. Заслуженная награда вернулась к Николаю Федоровичу. К счастью, продолжается история прекрасного человека и заслуженного воина. Потому, желаю ему побольше здоровье и простых человеческих радостей.

Николай Федорович Гуреев родился 24 мая 1926 года на Орловщине, в дивном селе с давней историей Решетова Дубрава. Воевал на Прибалтийском фронте. Освобождал Белоруссию. После многих месяцев лечения в госпиталях служил в запасном стрелковом полку в Башкирии. Был откомандирован в Южно-Уральский военный округ. Служил в Сахалинской области. Карьеру военного завершил в 1955 году. Работал на руководящих постах в системе торговли города Холмска, но золотых палат не нажил: домик с печным отоплением на сопке и сегодня согревает 93-летнего ветерана. После смерти жены в 2004 году живет один. Почетный гражданин Холмска.