Громкая премьера Чехов-центра удивила сахалинцев своей прямотой

И опять в Чехов-центре появился спектакль, на который cметают билеты. И опять дискуссия, переходящая в раздрай по максимуму, не выбирая слов, среди сахалинской публики, что является лучшим индикатором – событие свершилось. Пластический спектакль «Onegin» стал первой большой работой хореографа Маргариты Красных, пробой пера в этом жанре с труппой Чехов-центра. Новый балетмейстер Чехов-центра приобщила островных зрителей к синтетическому театральному жанру, возникшему на стыке балета, современного танца, драматического театра, мультимедиа, света и музыки.

Молчание - золото

Ворвавшись в афишу вне плана, спектакль стал возможен благодаря наличию двух слагаемых, по словам постановщика, - «очень сильная труппа и очень открытый театр. Не каждый театр может позволить себе эксперименты, потому что не хватает смелости или репертуар застроен на много лет вперед». Наш - может. Сначала, по осени, были актерские тренинги по пластике, по их итогу родились эскизы, которым руководство театра немедленно дало «зеленый свет». Перевод Пушкина с вербального на визуальный язык «собирался» между премьерами, новогодними «елками» и выездами на «Золотую Маску», в условиях цейтнота и минимализма бюджета. И можно только поражаться, как при наличии многослойной драматургии и невероятной физической сложности для актеров «Onegin» остался легким, дышащим, наполненным высокой поэзией.

И очень петербургским, но, скорее, «достоевским», чем пушкинским. Серо-черный Петербург распластывается в двух шагах от зрителей на большой сцене, одетой в тюремно-грубые кирпичные стены (художник Кирилл Пискунов), на которых колеблются тени скрытых влечений и соблазнов (художник по свету Сергей Рылко). Из туманов и дождя, в жидком золоте фонарей так легко выплетать зыбкие фантазии о чувствах, обуревающих душу. В этом стильном и чувственном спектакле всплывает масса оттенков и настроений, как и в бездне человеческой натуры, - мистические цитаты (кто услышит) от «Мастера и Маргариты» до «nevermore» Эдгара По, пасторальные мотивы святочных гаданий на валенках, пронзительный вальс-воспоминание, который Татьяна и Онегин танцуют в одиночестве, не касаясь рукавами, победная дуэль Ленского - на поверку всего лишь сон поэта, по-мальчишески мечтающего отомстить насмешнику. У града же на Неве одолжено многоголосие - группы Shortparis, «Ленинграда», ласкающий нежностью романс Берковского «Колечко» на стихи Бродского. 

Три плюс одна

Кажется, пора уже перестать спорить по поводу интерпретации классики. Негодование резонеров по поводу того, что театр в своих экспериментах неуважительно относится к классике, каким-то причудливым образом коррелируется с тем фактом, что она же не является настольным чтением, потому что тлен, нафталин и скука. Но театр не равен литературе, не должен быть, считает постановщик. Переводя пушкинский текст на язык тела, поставила спектакль-страсть, в котором сюжетом становятся чувства, - ожидание любви, юная влюбленность, предательство, разочарование, пепелище. Она вытаскивает из подсознания ощущения жизни и делает их фактом искусства.

Балетмейстер Маргарита Красных:

- Сегодня хрестоматийный сюжет, если он решен средствами литературы, сводится к ее обслуживанию. Но его невозможно реализовать в пластике. Из зала нас цепляет не текст, главное в театре – это история про человека, про отношения. В моем понимании театр должен интерпретировать литературу, может считывать ее, может добавлять объем.

Театр рискнул домыслить развитие романа - Онегина «расслоили» на четверых, сообразно многогранности личности в разных обстоятельствах жизни. При этом постановщик исходила из психофизики актеров (Роман Мамонтов – Кутеж, Андрей Волколуп - Одиночество, Никита Хвостиков - Мечтатель), чтобы каждому найти этого героя в себе. Через их посредство зритель пытается разгадать, отчего в сущности малоинтересный, ничем не особенный Женя Онегин так безнадежно влюбляет в себя Татьяну и что же нас цепляет в этом романе столько лет. А у победительной онегинской Хандры и вовсе прекрасное женское лицо – Светланы Задвинской. Путь от невесомых платьев и струящихся в вихре бала локонов к  ведьминым очам в черных обводах у Татьяны тоже раскладывается на три образа, три времени жизни – наивная влюбленная (Анастасия Жаромская), отвергнутая (Алла Кохан) и повзрослевшая, научившаяся отвергать (Анастасия Солдатова). В пластике погибель любви, выморозившая душу Татьяны, решается лаконично, но объемно - тем, как актриса страдальчески оттягивает момент, когда вызолоченный мундир нелюбимого мужа окажется на ее плечах. Еще одна вольность допущена - дописать роман… «Романом в стихах». Эта надпись красуется на спине актера Романа Болтаева, угрюмого, нахохленного по-вороньи Автора. Он черной нитью, отстраненно скользит через наэлектризованную атмосферу «Oneginа», скрепляя своим одиночеством век XIX и XXI.

Актер Роман Болтаев:

- Конечно, мой герой - образ собирательный. Вначале мы придумали, что это фрик, загадочный житель Санкт-Петербурга, потом, погрузившись в биографию поэта, обнаружили, что в подростковом возрасте он был довольно закомплексован. И задали себе вопрос: каким бы стал Пушкин, не сумей реализоваться в творчестве? Возможно, что и таким.

Послесловие к бессловию

В «Oneginе» на сцене пробуют на себе бедствие любви в таких масштабах сердечных затрат, как никто сегодня, в жизни через двести лет после Пушкина, себе не позволяет. Отчего «температура» спектакля немыслимо зашкаливает, не читки требуя с актера, а полной гибели всерьез. И актеры, в которых Маргарита Красных пробудила умение говорить со зрителем пластическим языком, сами становятся порывом, движением, танцем и откровенно наслаждаются новыми ощущениями, почти что как - «ты, Моцарт, бог, и сам того не знаешь»…

Актриса Алла Кохан:

- За период работы над спектаклем мы пережили весь спектр эмоций: от любви до ненависти, от «как круто!» до «ребята, да куда все делось?». Но мы любим друг друга, делаем все вместе одно большое дело, без каждого из нас ничего бы не получилось.

Традиция разговора со зрителем, вскормленная режиссерскими лабораториями и фестивалем «Сахалинская рампа», стала «послесловием к бессловию». Сказывается все же привычка обстоятельно уяснить для себя, кто есть кто и каково его предназначение в концентрированной вакханалии эмоций, что выплескивается на сцену и затапливает зал (зрители и актеры оказываются в одной лодке). Хотя в этом случае вышло как раз по- пушкински – можно со сцены «улыбку уст, движенье глаз ловить влюбленными глазами» и быть в контексте происходящего. Зрители, «испорченные» образованием, сами себе удивлялись, цитируя не забытое со школьной скамьи письмо Татьяны к Онегину. Тем самым словно компенсируя бестекстность премьеры и  становясь ее соучастниками. Может, в этом и заключался замысел «Onegina»?