Счастье в крошке хлеба: сахалинцы рассказали о том, как они пережили блокаду
В конце января исполнилось 75 лет со дня полного освобождения Ленинграда от фашистской блокады. Об одном из самых страшных периодов Великой Отечественной войны рассказали сахалинцы, ставшие очевидцами тех событий.
Ленинград находился в осаде почти 900 дней – с 8 сентября1941 года по 27 января 1944 года. Немецким войскам дали четкий приказ – уничтожить всех его жителей. Город постоянно бомбили. К началу блокады в Ленинграде имелось недостаточное для длительной осады количество продуктов и топлива. С городом тогда связывала единственная Дорога жизни, проходившая через Ладожское озеро, и ее постоянно атаковал противник. Пропускная способность транспортной артерии не соответствовала потребностям города. В результате этого в Ленинграде начался массовый голод, который усугубили первая суровая блокадная зима, проблемы с отоплением и транспортом. Из-за голода и холода люди умирали целыми семьями. Блокадное кольцо было прорвано 18 января 1943-го, а сама блокада продлилась еще год.
За массовый героизм и мужество, проявленные защитниками блокадного Ленинграда, согласно Указу Президиума Верховного Совета СССР от 8 мая 1965 года городу присвоили высшую степень отличия – звание «Город-герой».
27 января является Днем воинской славы России – в нашей стране отмечают День полного освобождения Ленинграда от фашистской блокады.
О ней вспоминают сахалинцы, которые жили в блокадном Ленинграде.
Михаил Иванов: «Пожар на Бадаевских складах стал для людей страшным рубежом»
Сентябрьским солнечным днем 1941 года в небе над Ленинградом возник и стал нарастать угрожающий гул. На город в несколько эшелонов надвигались фашистские бомбардировщики. Им попытались противостоять зенитки ПВО, но самолеты прорвались к намеченным целям, и вскоре небо заволокло дымами. Вспыхнули построенные еще до революции деревянные Бадаевские продовольственные склады. Туда помчался вместе со сверстниками 8-летний Михаил Иванов, решив помочь спасти то, что еще можно было спасти.
Над горевшей мукой вздымались черные клубы, зеленым пламенем полыхал сахар. Общими усилиями ленинградцев удалось собрать около тысячи тонн горелой либо залитой водой муки, 900 тонн впитавшейся в землю патоки и остатков сахара, которые потом были переработаны в продукты.
Пожар на Бадаевских складах стал в сознании многих блокадников страшным рубежом. Ведь после него начали сокращать пайки, а зимой начался голод. В блокадный хлеб стали добавлять размельченную кору сосны, березы и семена дикорастущих трав, затем – гидроцеллюлозу. Именно хлеб был и еще долго оставался в окруженном Ленинграде основным источником питания, несколько месяцев другие продукты по карточкам уже просто не выдавали…
– Нас тогда организовал безногий капитан, его имени и фамилии, к сожалению, не помню, – вспоминает Михаил Алексеевич. – Наверное, мы и выжили потому, что этот взрослый и опытный человек объединил четверых девчонок и троих мальчишек. Такой тимуровской командой мы и держались, на чердаках дежурили, санитарной уборкой занимались, да пытались где-нибудь еды раздобыть. Весной немного легче стало: где листьями с березы, а где лопухами удавалось разжиться…
Фашисты стремились в первую очередь разбомбить или разрушить артобстрелами не только продовольственные склады, но и промышленные предприятия. Однако отцу с матерью, занятым на оборонных работах, повезло – остались живы. А вот два брата-призывника погибли в первые месяцы войны. Убежал 15-летним добровольцем на приблизившийся к Ленинграду фронт третий брат, вскоре пришла похоронка и на него. А Иванова вместе с такими же «дистрофиками-головастиками» позже эвакуировали во Владимирскую область.
Страх и голод отступили лишь тогда, когда Михаила пристроили в ремесленное училище. Это выглядело почти сказкой – трехразовая кормежка, новенькое обмундирование и два года учебы на токаря. А уже после войны его по комсомольской путевке отправили на Сахалин. Здесь он отработал 20 лет в забое на шахте «Южно-Сахалинская».
Жизненный путь, однако, нередко делает такие повороты, что никакой пророк не угадает. Вот и Михаилу Алексеевичу пришлось переехать в Сочи, где он и проработал не одно десятилетие.
На юге его впервые попросили выступить перед отдыхающими в санаториях, рассказать о блокаде. Скоро впервые придется выступать перед детьми в школе и ветеран, честно признался, что очень волнуется. Кстати, 75-летие снятия блокады, Иванов встречает на Сахалине, куда он вернулся несколько лет назад.
– Мне наш остров по душе, здесь я долго жил и работал, – поделился Михаил Алексеевич. – В Аниве мне нравится отношение к ветеранам. Недавно вот квартиру двухкомнатную дали, администрация помогала с ремонтом. Чего еще желать? Всего хватает, и мирное небо над головой...
Нина Мигунова: «Найти лишнюю крошку хлеба на кухне было тогда невероятным чудом»
Когда началась война, Нина Мигунова только-только закончила первый класс одной из ленинградских школ. Снова вернулась за парту девочка нескоро, потому что в начале сентября фашисты вышли к городу на Неве, а вскоре началась блокада. Отец ушел на фронт, поэтому бедовали впятером – с мамой и тремя братьями. Поначалу маленькая Нина с ребятами постарше дежурила вечерами на крыше, помогала тушить «зажигалки». Перед налетами вражеской авиации ходили проверять светомаскировку на своей улице, что находилась прямо у Невского проспекта. А после бомбежек девчушка помогала выносить из завалов пострадавших. Люди были настолько страшно изуродованы, что Нина от увиденного начала заикаться. После этого мама старалась не выпускать ее на улицу – даже за водой на Фонтанку или отоварить карточки в ближайшем магазине.
А потом начался голод. Обессиленные люди умирали везде: в своих квартирах, в подъездах, на работе, прямо на улице… Их было так много, что похоронные команды не успевали вывозить трупы, а на следующий год Нина видела, как очистившаяся ото льда Нева еще долго несла в море тела погибших в блокадную зиму.
Когда появилась Дорога жизни через Ладогу, мама решила, что эвакуироваться семья не станет, будет жить как другие ленинградцы – в осажденном, но не сдающемся городе. При налетах или артобстрелах в бомбоубежище не прятались: все равно не успевали спуститься с пятого этажа. Конечно, было страшно, но сил спасаться уже не совсем не осталось...
Спали прямо на полу, закутавшись в собранную отовсюду одежду. Ведь мебель и все, что могло гореть, уже сожгли в печке-буржуйке. Но даже в таких условиях находили время для маленьких радостей. По вечерам собирались вместе с соседями на лестничной площадке, обсуждали новости и сводки Информбюро, звучавшие из тарелки-радиоточки. А как трепетало сердце, когда приходили письма от отца! Военное лихо его тоже не пощадило – вернулся с фронта живой, но с семью ранениями, и потом долго лечился в госпиталях.
Врезалась в память сцена, увиденная как-то зимой. Соседская девочка в блокаду от пережитого почти разучилась говорить и молча играла на общей кухне. И надо ж такому случиться – в один прекрасный миг она вдруг обнаружила на столе оставленную кем-то крошку хлеба. Надо было видеть глаза счастливого ребенка! После такой находки девочка регулярно обходила стол, проверяя пальчиком, не появилась ли где очередная крошка. Увы, больше чуда не происходило…
К голоду все настолько привыкли, что когда по Дороге жизни в город стали завозить продовольствие, многим и даже невеликая пайка, куда с мукой мешали жмых и даже опилки, казалась роскошью. А у детей желудки сморщились настолько, что Нина с братьями поначалу не могли съесть больше трех ложек жиденького супа. Когда мама уже после блокады на свой день рождения где-то купила булку белого хлеба вместо пирожного, и дети, умяв несколько кусков, все же отказались от добавки, она сказала: « Запомните этот день, сегодня вы наконец-то сыты…»
– Нас нередко приглашают на встречи со школьниками. Как-то ездили в Синегорск, я им про блокадное житье рассказывала, – поделилась Нина Викторовна. – Так они слушали, затаив дыхание, а некоторые дети даже плакали…
К сожалению, те памятные и трагические для города на Неве годы никому из выживших ленинградцев здоровья не добавили. Да и быстротечные годы берут свое. Прежде на «огонек» в городскую ветеранскую организацию заглядывали 24 бывших блокадника, а сегодня их осталось лишь семеро, тихо замечает Мигунова.
Нина Викторовна переехала из Ленинграда на Сахалин еще в 1958 году, да так и живет в областном центре. Несмотря на тяжкие испытания войной, бодра, жизнерадостна и обязательно отмечает 27 января День полного освобождения Ленинграда от фашистской блокады.
Гертруда Жуковская: «Когда нас, маленьких детей, эвакуировали через озеро, мы жутко замерзли и напугались»
Латунная круглая медаль с изображением языка пламени, разорванного кольца и здания Адмиралтейства – таков знак «Жителю блокадного Ленинграда». Бесспорно, есть награды, которые и выглядят богаче, и статусом повыше. Но именно этот скромный знак для врача областного онкодиспансера Гертруды Жуковской значит больше, чем другие.
Семилетней девочкой она выживала в осажденном городе вместе с бабушкой и дедушкой, а маму вместе с оборонным производством перед самой блокадой срочно эвакуировали. Одно из самых ярких впечатлений страшной зимы 1941-го – разделение на троих ежедневной пайки. А детям и иждивенцам тогда выдавали в день всего 125 граммов хлеба.
– Из этого черного кусочка я всегда просила корочку, потому что ее можно было долго рассасывать, – вспоминает Гертруда Ивановна. – А тогда ведь все голодали. В 1942-м бабушка с дедушкой умерли. Меня забрали с Васильевского острова, где мы жили на 14-й линии. Позже с другими детьми повезли через Ладогу, было очень холодно и страшно. Эвакуировали в Свердловскую область. В детдоме нас откармливали морковью и турнепсом.
Как у многих ее сверстников, у Жуковской – до сих пор особое отношение к хлебу. Она призналась, что не может видеть, когда на улице лежат брошенные кем-то остатки булки или батона, а люди равнодушно проходят мимо. Нет бы, поднять и хотя бы покрошить этот хлеб в птичью кормушку – все польза будет. Увы, многое изменилось настолько, что даже события блокады начинают переиначивать, а то и вовсе извращать. А к тем, кто принижает подвиг народа, победившего в страшной войне, моя собеседница относится резко отрицательно, невзирая на то, что некоторые из этих людей сегодня являются известными политиками или общественными деятелями.
По-своему типичная судьба маленькой ленинградки в 1944 году изменилась к лучшему: ее нашла мама, забрала к себе в Казань. Там и встретили День Победы, который запомнился совершенно фантастическим зрелищем. В теплый солнечный день на улицы города вывели… слона! Он потешно хлопал ушами и собрал огромную толпу детворы. Непонятно, как уберегли редкое животное, когда и людям-то еды не хватало. Так оригинально работники зоопарка отчитались о своем маленьком трудовом подвиге.
Жизнь постепенно налаживалась. Вернувшись с мамой домой, Жуковская пошла в школу, позже закончила Первый ленинградский мединститут, а осенью 1960-го уехала работать на Сахалин. С тех пор – здесь, и уже этот остров стал для мой собеседницы второй родиной. Прежде довольно часто приезжала в Ленинград, а в нынешнем Санкт-Петербурге бывает редко, ведь там уже нет многих из близких людей, с которыми объединяла жизнь. Тем не менее, этот город для нее по-прежнему остается особенным, богатым своими традициями и даже какими-то родными интонациями, которые звучат в объявлениях в местном метро.
– Ничего не проходит бесследно, – говорит Гертруда Ивановна. – Хорошо, что ветеранов приглашают на встречи в школы. Надо, чтобы сегодняшние дети знали, какие тяжкие испытания пережил наш народ, и могли гордиться своей страной…
Эльфрида Агеева: «Сначала умерла вся моя семья, потом – все соседи из подъезда»
С Эльфридой Ивановной Агеевой мы встретились в корсаковской детской библиотеке, куда она пришла рассказать о своей судьбе, в которую жестко вмешалась ленинградская блокада.
Когда началась война, маленькой Фриде исполнилось всего 4 годика. Детская психика просто выбросила из головы практически все ужасы первого года блокады. Умерли папа с мамой, затем старшая сестра – она уже была большая и ходила в школу. Умерли почти все соседи из подъезда, осталась только одна семья – бабушка и дедушка.
– Сейчас я понимаю, это были совсем молодые люди… – говорит Эльфрида Ивановна.
Они-то и взяли к себе беззащитную девочку и еще одного – такого же осиротевшего мальчишку постарше. Но вместе прожили недолго. Санитарный патруль, а он ходил тогда по всем квартирам, искал умерших и выживших, забрал Эльфриду в детский дом, где ее могли лечить и кормить.
– Помню, как сильно плакала и как бабушка с дедушкой обещали меня навещать, –делится моя героиня. – Позже – как сидела на каком-то широком подоконнике, смотрела в окно и ждала их. А так мало что сохранилось в памяти. Наверное, потому, что я умирала. Меня передавали из детдома в детдом, и все смешалось.
Из Ленинграда в 1942 году малышку эвакуировали, но куда? До географии ли было ребенку?
– Помню, запеленали меня в простынь, как младенца, а у меня изо рта шла кровь, – рассказывает Эльфрида Ивановна. – А потом вдруг всплывает в сознании картина: стою где-то нарядная, даже с бантом. Выходили меня все-таки добрые люди…
Это уже было в шуйском дошкольном детском доме, о котором остались первые в жизни светлые воспоминания. Во всяком случае, там старались кормить вволю. Потом другой детский дом, голодное послевоенное время.
– Хлеб порой был такой, что даже мы, блокадники, есть его не могли. Хотя повара очень старались. А мы изо всех им помогали. Весной нас постоянно посылали по щавель – из него варили зеленые щи. И грибы собирали– благо, вокруг были сплошные леса. С тех пор я грибов вообще не ем…
В детдоме Фрида хорошо училась, блистала в художественной самодеятельности. Важную роль в судьбе девушки сыграла наставница – завуч Софья Александровна Гаврилова. Именно она настояла на том, чтобы ее любимица записалась в паспорте китаянкой – в память о своем отце.
Да, родилась Эльфрида в семье молодых коммунистов-интернационалистов. Отец – китаец, мать – финка. Так и вышла из детского дома в большую жизнь Эльфрида Ивановна Сен Ван Ю. Тогда с Китаем мы еще тесно дружили, поэтому никого такие фамилии не смущали.
– На Сахалине здешние китайцы рассказали, что у меня фамилия очень знаменитого рода. Если бы я попала в интернациональный детдом, были тогда и такие, все, конечно, сложилось бы по-другому. Да что уж теперь…
Опять же, по настоянию Гавриловой, подала документы в индустриальный техникум в Иваново. Этот город из-за обилия ткацких предприятий называли «городом невест», однако девушка поступила на отделение… радиолокации. Потому и попала на Сахалин.
– После завершения учебы в техникуме было распределение. Я детдомовка, за меня беспокоиться некому. Мне предлагают на выбор – Минск или Сахалин. И я выбрала остров. Вот так здесь и оказалась. Меня сам начальник холмского узла связи встречал. Практически сразу дали свою комнату в новом доме. Техники нашего радиоузла тут же взяли меня под опеку – я была единственная среди них девчонка. Да еще и красивая говорят. В Холмске тогда жизнь кипела – сплошные рыбаки, да военные. В 1960 году радиоузел перевели в Корсаков и с того времени я здесь и работаю. Начинала на японской АТС. Была трудоголиком, дружила с любой аппаратурой. И с мужем мне очень повезло, сыновья у нас родились отличные!
Одному сейчас уже 50 лет, другому – 61. А их мама, хоть и жалуется порой на здоровье, но выглядит бодро, занимается дыхательной гимнастикой, лихо управляется с Интернетом, много читает – «нас же воспитали на чтении», работает в корсаковском совете ветеранов, встречается со школьниками и дошкольниками.
– У нас очень хорошие и умные дети, они гораздо умнее, чем мы в их годы. Но и я их все равно их учу, всегда говорю: умейте быть счастливыми. Даже если, кошки на душе скребут – все равно умейте. У меня – правда, сама не знаю как – но получается…