Страна 27 января будет отмечать 79-ю годовщину освобождения Ленинграда от блокады. Город-герой почти 900 дней находился в окружении фашистских войск. От голода в Северной столице умерли сотни тысяч жителей. Маленькую девочку, потерявшую всех близких людей, вывозили по Дороге жизни через Ладожское озеро. Но доехать до своих ей было не суждено, Катя попала в плен.
Семья Екатерины Михайловны Патраковой была, по советским меркам, вполне благополучной. Жили в четырёхкомнатной квартире на Невском проспекте. Счастливая жизнь закончилась 22 июня 1941 года. Когда началась Великая Отечественная война, все самые близкие родственники Екатерины — отец, мать и брат — ушли на фронт. Девочка осталась на попечении бабушки.
По воспоминаниям Екатерины Михайловны, в начале войны ещё можно было приобрести продукты.
— Бабушка приносила то кильку, то жмых, просо или овёс. А через месяц всё пропало, ввели карточки. А когда Бадаевские склады в Ленинграде сгорели, хлеб стали выдавать по 125 граммов на иждивенца, — вспоминает она.
Дети и взрослые ходили по дворам в поисках хоть чего-то съедобного. Ели всё, что находили — старые опавшие листья, кору. Один раз зашли в дворницкую, и там стояло ведро с белой глиной. Её тоже ели, а ещё разводили водой и представляли, что молоко пьют.
— В нашем дворе, в котором было четыре дома, находился магазин. Хлеб привозили в шесть утра, а очередь занимали уже и в три, и в четыре часа. Люди стояли в затылок друг к другу, прижавшись — голодные, холодные. Ни отопления, ни света, ни воды тогда уже не было, — вспоминает она.
Бабушка ходила занимать очередь, записывала свой номер. Потом собирала внучку.
— Помню, у нас была большая шаль, как плед. Повяжет её на меня крест на крест, замотает. Карточки она велела держать в руке и прятать под шаль. И ставила меня по номеру в общую очередь. А сама шла с бидончиком на Неву за водой. Топить уже было нечем, к тому времени сожгли всё, что могли — книги, мебель. Если что-то соберём, подогревали воду, чтобы не ледяной была. Половину хлеба съедали, вторую бабушка замачивала в кружке, и эту кашицу ели, — рассказала Екатерина Михайловна.
Однажды бабушка ушла за водой и не вернулась. Девочку спасли дружинницы, которые обходили квартиры и нашли одинокого ребёнка. Что случилось, куда пропала бабушка, Екатерина Михайловна так и не знает.
В кузове автомобиля, который вывозил их из Ленинграда, было 12 человек. Караван попал под бомбёжку, машина начала тонуть, но шофёру удалось всех снять с кузова.
— Мужчина нас брал как котят, ставил впереди себя, а женщина шла замыкающей. Когда уже отошли от того места, где нас разбомбили, шофёр наломал еловых веток, посадил нас на них, и сказал, что пойдёт искать подмогу, — вспоминает Екатерина Михайловна.
Но, как выяснилось, побежали они совсем не в ту сторону, и вместо того, чтобы оказаться в нашем тылу, попали к немцам. Они забрали детей, посадили в сани. В составе большой колонны, в которой были и пленные красноармейцы, и жители окрестных сёл, ленинградцев привели к сожжённой деревне. Там фашисты «рассортировали» людей.
— Они стали отбирать детей лет 13-14 у матерей. Дети цеплялись за матерей, матери — за детей, их били прикладами по рукам, вырывали из рук и грузили в машины. Стоял жуткий крик, сколько лет прошло, а я его забыть не могу. И того немца, который ходил вдоль нашего ряда, если бы сейчас увидела — узнала бы точно. Высокий, худой, в очках. Двух человек вывели из строя, он ткнул пальцем, сказал — «юде», их увезли. Потом нас погрузили в теплушки и повезли в Псков, там поместили в тюрьму и устроили санобработку. Загнали в зал с каменным полом и поливали из шланга. Потом принесли одежду, она была тёплая, прожаренная в печах. Опять погрузили в вагоны и повезли. Раз в день приносили бачок с похлёбкой. Мы — голодные ленинградские дети — ели её с удовольствием. Деревенские дня два отказывались от еды, но потом тоже начали есть, а куда деваться, — рассказала Екатерина Михайловна.
Поезд привёз их в концентрационный лагерь Равенсбрюк. У девочки немцы брали кровь, и ей, можно сказать, повезло. Других использовали для каких-то экспериментов, опытов, которые впоследствии очень сказались на здоровье.
В лагере она подружилась ещё с тремя малолетними узницами. Девочки были из Великого Новгорода, Таллина и Ленинграда. Чудом им удалось выжить.И после войны Екатерина Михайловна долгие годы переписывалась с ними, ездила на встречи. Сегодня, к сожалению, из их четвёрки в живых осталась только сахалинка Патракова.
— Мы и после войны в детдоме первые годы голодали. Как только трава весной появится, всю съедали, так на траве и выросли. И ничего, выросли, выучились, своих детей вырастили, — сказала она.
По официальным документам день рождения Екатерины Михайловны — 2 ноября 1937 года. На самом деле, она родилась в 1934-м.
— Соседка в нашем доме, где я жила с родителями, также сказала, что я с 1934 года. Из всего нашего подъезда в живых после блокады только одна женщина осталась, и она подтвердила дату рождения. Когда из концлагеря привезли, мы были просто дохлыми, разговаривать не умели. В приёмнике возраст определяли на глазок, по физическому развитию. Своих лет она, конечно, точно не знала и назвать не могла. Нам выдавали справочку, она-то и становилась официальной бумагой, по которой потом получали документы, удостоверяющие личность, например, паспорт, — вспоминает Екатерина Михайловна.
Когда в ленинградских архивах отыскались точные сведения о рождении, Екатерине Михайловне предложили поменять документы, но она отказалась. Слишком много волокиты с заменой паспорта, трудовой книжки, диплома и так далее.
После войны возвращаться в город своего блокадного детства она уже не захотела.
— У меня там никого не осталось. Из нашей семьи 11 человек погибли на фронтах, а кто остался, те умерли в блокаду. Из всех выжила только я. Хотя в таком аду побывала.
В 1985 году Екатерина Михайловна последний раз была в Ленинграде, встретилась с соседкой, которая её помнила. Больше знакомых у неё в родном городе нет.