Владимир Переверзев: вот родина, вот песня, вот любовь…
СтатьяВладимир Иванович Переверзев родился в 1947 году в городе Орле. После окончания средней школы поступил в Воронежский государственный университет на отделение журналистики. На Сахалин приехал в 1978 году. Работал редактором Сахалинского отделения Дальневосточного книжного издательства.
Публиковался в журналах, в коллективных сборниках «Сахалин», «Бухта лазурная», «Литературный Орёл», в антологиях «Русские поэты», «Голос сердца». Автор нескольких поэтических и публицистических книг. В 1987 году вернулся на родину в Орёл. Работает редактором художественных программ в Орловской государственной телекомпании. Заслуженный работник культуры РФ. Член Союза писателей России.
Сахалин
Вместе с тучей, ползущей за ворот,
как последнюю твердь, принимай
этот юный и пасмурный город,
этот дикий и доблестный край,
этот остров, где слышатся звуки,
не вошедшие в обиход,
эту область любви и разлуки,
где всему свой напев и черёд.
Принимай бытия телеграммы,
что должно совершиться – вершись!
Не интригою мелодрамы,
а трагедией полнится жизнь.
Смех и слёзы твои – вперемешку
и снега – на вершинах души.
Принимай телеграммы, не мешкай,
смех и слёзы твои хороши.
Подпевая неслышному хору,
принимай до скончания дней
эти близкие снежные горы
в обрамленье холодных морей.
Принимай! Начинай всё сначала
и свои возводи города.
Что за музыка там зазвучала?
Я не слышал такой никогда.
***
Мир велик, но дни его малы,
Мир жесток, но ты его не бойся.
Остров поднимается из мглы,
Как младенец на спине лосося.
Вот уже слова слетают с губ,
Их чужие повторяют губы.
Есть такое место – Итуруп,
Есть такой вулкан – Берутарубе.
Родина, таинственный простор,
Сказочный и ласковый – журчащий!
Из-за гор возникнет, из-за гор
Тот, Который Обладает Чашей.
Проступает медленно во мгле
Видящий Сквозь Горы и Столетья,
Тот, Кто Отдыхает на Земле
И жуёт травинку на рассвете.
Он похож и не похож на нас,
Кроме грусти и долготерпенья,
Русой бороды и синих глаз,
Ничего не выдержит сравненья.
Никогда он Пушкина не знал,
Никогда не слышал голос альта,
Только волны чёрные у скал
Из непобедимого базальта.
Сумрачен и неподвижен взгляд,
Лапти наши, но из рыбьей шкуры,
Из крапивы у него халат,
На халате странные фигуры.
Этот остров не видал никто,
Глыбу непонятную в лазури.
Есть такая бухта – Инкито,
Есть такой вулкан – Атсонупури.
Где нашёл он столько дивных слов,
Тот, Кто Обитает в Центре Мира,
В задымлённом чуме, средь костров,
В ароматах нерпичьего жира?
Тонкое он точит остриё,
Тот, Кто возникает из Тумана,
Чтобы имя айнское своё
Прокричать над островом гортанно.
***
Начинается речь, как ручей,
Чтоб журчать по разводьям тенистым,
По тернистым путям – всё звончей!
По дорогам крутым, каменистым.
Продолжается речь, как река,
Как протяжная песня поётся,
Полноводна, сильна, глубока,
Каждым словом в душе отдаётся.
Эту речь нам с тобою беречь,
Отделив от молчанья пустого,
Ведь так редко звучит эта речь
И так дорого каждое слово.
***
Старинный парк
Благословим его, пусть будет вечен
Старинный парк, в котором мы с тобой,
Как шарф иль зонт, забыли этот вечер,
Украшенный багряною резьбой.
Дороги бесконечное круженье,
И мягкий полусвет, и полутьму,
И – как ожог – руки прикосновенье…
О, как тогда мы верили ему!
А парк смотрел торжественно и строго
И на тебя, и на меня – в упор.
Что прятал он? Куда вела дорога?
Мы так и не узнали до сих пор.
Всё минуло, но разве в этом дело,
Что не сбылись признанья напрямик?
Ведь главное, чтоб сердце не успело
О счастье позабыть хотя б на миг.
Всё кажется, перевернёшь страницу –
И оживёт, как прежде, над тобой
Души, быть может, лучшая частица,
Старинный парк с багряною листвой.
***
Любимая! Не надо громких слов.
Вот просека, вот речка, вот берёза.
Вот родина – и вся моя любовь,
и вся моя поэзия и проза.
К чему лукавить, брать на душу грех?
Любимая! Что делать мне с собою?
Вот выпал снег – и вот растаял снег,
и снова тема флейты иль гобоя.
Когда осенним утром по шоссе
лениво, медленно течёт овечье стадо,
мне в родине, мне в средней полосе
таинственная видится Эллада.
Но почему Эллада? Холода.
Дробят ледок упрямые копыта.
Над ними загорается звезда
библейского неведомого быта.
Бренчит транзистор.
Льда не растопить,
скорей он сам когда-нибудь растает.
А молодой пастух в лесостепи
всё об альпийских пастбищах мечтает.
Но нам другая тема предстоит,
её менять и незачем и нечем.
История! Ты в топоте копыт,
в собачьем лае, в блеянье овечьем.
История! Ты без обиняков
в бока планеты всаживала шпоры,
в огне костров и под рыданья вдов
вела свои дела и разговоры.
Вот родина, вот песня, вот любовь!
Кровь красная и небо голубое.
История! что делать мне с тобой?
Любимая! что делать мне с собою?
Играй же до конца! Жизнь хороша, а смерти нет.
Ведь мужеством бессмертным
всегда была исполнена душа
и совести неумолимым светом.
***
Был на планете мрак,
А где-то в отдаленье
Поддерживал маяк
Огонь самосожженья.
И на краю земли,
В густом тумане где-то,
Парили корабли,
Сверяя курс по свету.
***
Каменная книга
Из немоты, из глухоты, из чрева
земли, которой правда не нужна,
она встаёт – без нежности, без гнева,
рассудок справа и безумье слева –
загадочны чужие письмена.
Я знаю, эта книга превратится
в сосну, в ручей, в покатые холмы,
и в странницу, и в чистую страницу,
и в никому неведомую птицу,
и в молнию, разящую из тьмы.
Не дай прожить пустынником, природа!
Дай прочитать холмы и письмена,
где в каждом камне – продолженье рода,
где каждый знак – на языке народа,
где каждый злак – родного небосвода касается,
где каждый стяг – страна.
***
В недобрый час нахлынет вьюга
Раскосой дикою ордой.
С тобой, как бывшая подруга,
Она расплатится с лихвой.
Нахлынут – никуда не деться –
Бессонница, луна, сова…
О, где ты, юность, где ты, детство?
Какие странные слова!
Под хлопанье дверей подъездных,
Под лязганье железных крыш
Ты ужаснёшься – и ни с места!
Окоченеешь, замолчишь.
Фонарь – а улица клубится –
Раскачивается вкривь и вкось,
Как бы больная бьётся птица,
Когда взлететь не удалось.
Лицо, залепленное снегом,
Уж не похоже на твоё, –
Ты тоже станешь печенегом,
Сев на коня, схватив копьё.
Свои дела покончив разом,
Навек забыв родную речь,
В родных степях оставив разум,
Который незачем беречь.
***
Стрекоза
Взгляд и крылья серафима,
вся в клубах огня и дыма,
провидением томима,
прилетела стрекоза.
Ах, продлись хоть на мгновенье
это странное виденье –
золотое оперенье,
разноцветные глаза.
Что за нею вырастает?
Что над кронами витает?
Тьму со светом обручает
и теряется во мгле?
Где трепещет каждый атом
в поле, ужасом объятом,
в океане бесноватом,
в небесах и на земле.
Чей засушенный листочек
бьётся между клейких почек?
Что за облик, что за почерк
проступают из древес?
Смотрят в небо вяз и ясень,
лист рябины жёлт и красен.
Только вымолвишь – прекрасен! –
глядь, а он уже исчез.
Сновиденья, упованья,
грёзы, разочарованья,
обольщенья и страданья, –
чем ни дальше, тем видней.
Белым облачком былого,
грустным вальсом Льва Толстого,
тенью века золотого
все кружатся меж ветвей.
Ах, кого там бьют с размаху?
Кто там стонет, рвёт рубаху?
Чью там голову на плаху
положили палачи?
Золотое оперенье…
Где ты, чудное мгновенье?
Родина, долготерпенье,
ни креста и ни свечи.
Что ни спрячешь за спиною,
жизнь моя, побудь со мною.
С неизбывною виною
чем покажешься в конце?
Я не знаю… Флейтой, скрипкой?
Женщиной? Тюремной пыткой?
Иль загадочной улыбкой
на заплаканном лице?
Дни твои так долго длятся,
сны твои так сладко снятся,
трепещат, шуршат, сребрятся
в пропастях добра и зла
над годами и над нами
и над нашими трудами,
над зелёными прудами
твои лёгкие крыла.
***
Сумароков
Как думается Вам? Как пишется?
Свет, как всегда, жестокосерд.
Но ежевикой пахнет ижица
и мёдом с яблоками – ферт.
Вы много перьев исписали,
себя, наверно, извели
под молодыми небесами
на зыбкой плоскости земли.
Нет! Ничего ещё не ясно!
Из парка музыка слышна, –
и жизнь по-прежнему прекрасна,
и смерть по-прежнему страшна.
А мы не сделали уроков,
опять глядим на облака,
и сумеречный Сумароков
морочит нас издалека.