В масштабе каждого пингвина

Этот спектакль – О Боге. Причем вот что удивительно. Тема представлена в такой интерпретации, что никаким образом не оскорбляет даже моих чувств закоренелого атеиста. Хотя драматург и предлагает к осмыслению версию событий, предложенных Ветхим Заветом, представленный им сюжет не принадлежит ни к одному из конфессиональных идеологических направлений. Сам автор оказался в своем произведении совершенно вне религии.

Потому что эта пьеса совсем не о том Боге, представления о котором складываются из устойчивых стереотипов, отшлифованных в борьбе библейских конфессионалов с талантливыми представителями воинствующего атеизма типа Таксиля – Ярославского. Драматург, а вслед за ним и режиссер-постановщик в союзе с артистами ставят перед зрителями школьного возраста простую и одновременно сложную задачу. Они должны здесь и сейчас, прямо в зале, начать размышлять на тему: что есть Бог. Это как игра: увлекательно и занятно. Сам автор не дает ответа, он всего лишь ставит вопросы. Бог есть или его нет? Если он есть, он жестокий и злой или добрый и справедливый? А может, Бог – это то, что находится в душе каждого из нас?

Не требуют создатели спектакля немедленного ответа и от зрителей. Главное для них – дать толчок для того, чтобы зритель задумался над извечным вопросом, разделившим все человечество на два лагеря: материалистов и идеалистов. А каждый лагерь – на множество непримиримых групп.

Вот с такой серьезнейшей задачей: заставить школьников задуматься над глобальными вопросами религий – успешно справился немецкий драматург Ульрих Хуб. Пять лет назад он даже победил в конкурсе, предложенном одним из крупнейших издательств Германии. После этого пьеса «У ковчега в восемь», занявшая в конкурсе бесспорное первое место, широко разошлась по сценам мира. И наконец добралась до сахалинских подмостков.

Здесь ее поставил приглашенный режиссер Роман Ильин. Сначала в виде эскиза в рамках творческой лаборатории детского спектакля, проходившей на Сахалине. А затем – и как полномасштабную вещь.

Правда, сам алгоритм творчества «от эскиза – к спектаклю» продемонстрировал на практике некоторую свою ущербность. После трех «послелабораторных» постановок, вошедших в репертуар сахалинского театра, о недостатках данного алгоритма можно уже говорить как о системном явлении. Впрочем, об этом позже.

Пока что я хочу сказать, что спектакль все равно удался. В первую очередь благодаря одаренному драматургу, предоставившему удивительнейший текстовой материал. Такую драматургию профессиональному режиссеру испортить, кажется, просто невозможно. А Роман Ильин – все же профессионал своего дела.

Так что история о трех пингвинах (Роман Татарчук, Леонид Всеволодский и Василий Бабаев), переживших Всемирный потоп, и о Голубке – администраторе библейского Ковчега (Ксения Кочуева) получилась увлекательной и достаточно цельной. Чтобы не потерять эту самую цельность, не растворить своих героев в просторном ведре большой сценической площадки, режиссер воспользовался приемом малой сцены. На квадрате сцены за театральным занавесом расположились и зрительские ряды, и игровое пространство. А поскольку детишкам, как правило, не приходится бывать в театральном закулисье, на них большое впечатление производили зависающие над головами софиты, делая мир театральной сказки чуть более волшебным.

Правда, режиссер не сумел или не захотел учесть одну техническую деталь. Маленькую в теории, но имеющую большие последствия в практической реализации. Ведь игровое пространство должно быть приподнято над залом. Театральные подмостки возводятся вовсе не для того, что кому-то захотелось повоображать, забравшись повыше. Нет, именно сцена обеспечивает доступность происходящего взглядам зрителей. Это азбучная истина простой линейной оптики. Чтобы ее проверить, достаточно крайне схематично начертить зал в разрезе. В кресла «усадим» зрителей. Самых примитивных. Точка, точка, запятая – вышла рожица кривая. Для нашего опыта – достаточно. Теперь от этих точек-глазок проведем по линеечке линии зрительского взгляда. И теперь можно легко увидеть: какой высоты в этом маленьком импровизированном зальчике должен быть подиум, чтобы зрительские затылки не перекрывали обзор сзади сидящим.

В творческой задумке все красиво: маленький зал позволяет актерам и зрителям общаться более тесно – на сокровенных в условиях большой сцены оттенках эмоций и поэтически-возвышенных чувств.… На практике же получилась грубая проза. Мы с коллегой уселись на пятом (самом заднем) ряду – не садиться же впереди детей. Перед нами находились лишь дети, а ряды стульев выстроили, как и надо, с хорошим превышением каждого последующего ряда над предыдущим. И все же нам было очень плохо видно происходящее на сценической площадке. Представляю: каково же было детям 4–5-го класса на том спектакле. Вместо единения с актерами – постоянные напряженные попытки хоть что-то рассмотреть. Обидно, когда хорошую и трудную работу может в значительной мере испортить подобный случайный технический мазок. От него ведь так легко застраховаться.

И, возможно, этого бы не случилось, если б режиссер заранее не оказался в плену у уже заготовленного им эскиза. Для лабораторной работы достойная организация сценического подиума – роскошь, на это просто не хватит времени. А когда пришла пора работать с полной отдачей – издержки лабораторного производства стали казаться осмысленным режиссерским ходом. Этот порок психологической готовности еще совершенно сырого изделия в той или иной мере присущ всем спектаклям, зачатым в условиях лаборатории.

Не очень мне понравилось и чрезвычайно досадное сокращение пьесы У. Хуба. Понятно, спектакль детский. И, наверное, не захотелось усложнять свою работу затейливой сверхзадачей: мол, дети все равно не поймут. А ведь мы уже заметили: спектакль не только о Боге. И уж совсем не о том, есть Бог или нет. Скорее, спектакль о том, что мы понимаем под Богом. В конце концов, атеизм – тоже для кого-то Бог. А упрощенный сокращением текста спектакль стал больше похож на диспут, в котором в лоб ставятся вопросы типа: если Бог есть, зачем он захотел всех утопить? Этакий вопросник в духе ЕГЭ. А ответы предполагаются от добропорядочного ребенка, внимательно посмотревшего предложенную постановку.

У драматурга все куда сложнее. Там столько всего понамешано. Например, институт фиктивных браков. Вот, к примеру, Голубка в финале притворяется женой одного из пингвинов, чтобы руководитель Ковчега Ной не донес на нее Богу. А друзья-пингвины ублажают Ноя сладкими льстивыми речами, покрывая грех приятеля (коррупционные проявления?). Речь идет и о верной дружбе. Может, она и есть Бог. Речь и о любви. И о доброте, заставляющей Голубку пренебречь служебным долгом. И о попустительстве – в конце Ной открывает своей помощнице страшную тайну: все пингвины умеют плавать и их совершенно незачем было спасать. И сразу после этой реплики тема пингвиньей дружбы и самопожертвования предстает совсем в ином свете. Вовсе не оттого, что пингвины, оказывается, позеры и лицемеры. Нет. Цель автора – показать, что однозначных ответов попросту быть не может. Касаются ли они вопросов дружбы, любви или Бога, но никогда нельзя ждать ответа «да» или «нет». Жизнь намного сложнее.

Но, понятно, все это прибавляет режиссеру мороки при работе над экспликацией спектакля. Проще причесать текст, чтобы не усложнять себе жизнь. Опять повторю: в лабораторной постановке все это оправданно. И я сам ждал, что эскиз перерастет в полномасштабную режиссерскую работу. Но, увы, впечатление осталось такое, что в эскизе режиссер выложил весь свой творческий потенциал. А дальше занимался лишь технической лакировкой отдельных мизансцен.

Впрочем, детям понравилось. Смотрели они спектакль не отвлекаясь, без шума. И когда действие закончилось и отзвучали аплодисменты, еще не спешили подниматься с мест. Уходить юным зрителям явно не хотелось.

Автор: Сергей Чинаров