В сахалинском театре показали заключительный спектакль сезона
Премьера «Кроткой» в постановке Александра Агеева, которой Чехов-центр обозначил завершение юбилейного, 90-го сезона, не является бенефисным спектаклем. Но по факту может таковым считаться ввиду стечения обстоятельств: в этом году исполнилось ровно двадцать лет, как по окончании Сахалинского театрального колледжа актёр Леонид Всеволодский вышёл на сцену островного театра.
Двадцать лет спустя
Юбилярам принято делать подарки профессионального плана — роли, которые бы открыли его с лучшей, а ещё лучше — с неизведанной стороны. Все пять лет, что Александр Агеев занимает кресло худрука Чехов-центра, этот вопрос его волнует и требует разрешения. В ежедневном режиме, в отличие от заезжих постановщиков, наблюдая за актёрами, с которыми порой ещё вместе выходит на сцену, он видит, кто на что способен. И только нужно приманить птицу счастья в виде режиссёрского выбора. Он поручил Леониду Всеволодскому главную роль в своей постановке по фантастическому (авторское определение) рассказу Достоевского, которой вполне к лицу статус моноспектакля. Несмотря на присутствие ещё четырёх участников.
Каждый режиссёр в конечном счёте проговаривает свою тоску, свои мучительные вопросы и конфликты. Вслед за Достоевским режиссёр Агеев поднимает тему множественности человеческой натуры, в которой много чего намешано, и в зависимости от обстоятельств обостряется болевой синдром. Тема библейски грандиозна и всеобща, наверное, потому мы не знаем их имён, только Он и Она. И играют они свою горькую историю в камерном пространстве — малой сцене внутри большой. «Кроткая» далась невероятно тяжело, признавался Александр Агеев.
— Для меня это сложнейшая работа, от начала до финала траектория движения менялась, часто кардинально. Я впервые почувствовал, что такое профессия режиссёра. Надеюсь, Фёдору Михайловичу мы ничем не повредили, двигались строго по написанному. Достоевского можно играть, если есть артисты, коврик и табуретка. Так вот, артисты у нас есть, и теперь мне надо их «отпустить», они справляются сами. Я это вижу.
Право на мечту
Главной субстанцией этого спектакля является слово, герой Леонида Всеволодского постоянно в монологе. В помощь актёру пресловутые «коврик с табуреткой» разрастаются до масштабов захламлённой вселенной. Кресла без счёта, чемоданы, ободранные кровати, казалось, «съели» весь воздух. Пространство ограничено поворотным кругом, сверху придавлено железной конструкцией-клеткой. По сцене, захлёбываясь словами, мечется серый человек без возраста, в котором ничто не намекает на прошлое блестящего офицера. Будучи несправедливо изгнан из полка, прирабатывает на жизнь ссудной кассой. В этот тёмный замусоренный дом-склад, в котором теплятся лишь по углам лампадки, Он взял
16-летнюю сиротку, нищенку и гордячку, загнанную в угол, которой, как большинству героев Достоевского, некуда идти. В принципе — купил ещё одну вещь в надежде, что вещь станет другом. Процесс анализа героем свершившейся невозвратно потери — «хочу уяснить и всё не соберу в точку мыслей» — идёт прилюдно, в окружении зрителей, которых Он берёт в заложники исповеди о предсмертной жизни своей нескладной семьи.
Монолог у тела жены-самоубийцы оборачивается не меньшим потоком бессвязной, путаной словесной горячки-шелухи. Но кажется, что на всех стадиях — от насилия и самодовольства к самоуничижению — общаясь с женой, Он с нею не разговаривает, как и безответными тенями скользят в потёмках ещё три персонажа — пьяница, полицейский, священник. Герою не терпится в первую очередь высказаться о своём, ему жизненно надо объяснить, что он не тварь, а право имел на мечту: по своему разумению «доделать» себе жену, благо случай подогнал — так ему кажется — перспективный материал. Актёр Всеволодский в этой большой многопластовой роли вышел за рамки очевидного (мы не видели его таким — это единодушное мнение) и сумел тонко передать драму «человека в футляре», который пытался «нагнуть» внешние обстоятельства и самоутвердиться за счёт жены-девочки. Что с того, что получилось жалкая пародия на Пигмалиона, каковым самоуверенно мнят себя (через одного) люди, строя семью? И сам не заметил, как, замучив Её, пал жертвой собственной гордыни.
Молчание — золото
Разнясь в два раза по профессиональному опыту, актёры составили единый тандем, как ключ и замок. В героине Анастасии Солдатовой угадывается мощный темперамент и непосредственность, и стержень, о который разбиваются хитроумные расчёты мужа. Будучи всё время в «эфире», Леонид Всеволодский дал ей простор в плане иных выразительных средств. Подвижная мимика, голос, язвительная или страдальческая гримаска рисуют образ не менее ярко, чем тысячи слов, чем риторический вопрос «Зачем вы меня взяли?». Существование героини троится: манекен-покойница с восковым личиком лежит на столе, живая Она выходит из зрительного зала и скользит молчаливым призраком, третья — кукла-копия в руках актрисы, символизирующая её невзрослость, — всё в одинаковых зелёных платьицах. То, как дитя, Она задорно подпрыгивает на пружинящей кровати, то, почувствовав свою пробуждающуюся женскую природу, соблазнительно извивается в клетке, как у пилона, то со странной, загадочной («дурной», как у автора) улыбкой на губах склоняется к изголовью ненавистного мужа. Ближе к финалу тяжкая громада клетки уходит в тень, внимание забирает не менее огромный световой крест-окно (художник Кирилл Пискунов) — в него, в его объятия уходит жена-самоубийца с образом в руках. И только тогда герой понимает, что вместе с нею ушёл шанс на любовь…
В «Кроткой» Александра Агеева нити трагедии маленького безымянного человека, которого тоже стоит попытаться понять и пожалеть, скрещиваются с историей о палаче и жертве. Хотя ближе всего на поверхности лежит мысль о том, что перед нами состоялся поединок двух достойных противников, которые могли быть счастливы, но не услышали друг друга и извели себя сами… Все слова правильные, но запоздали. Всё надо делать вовремя — таков посыл «Кроткой» людям. В том числе и открывать актёрские звёзды.