«Сталинград, пока мы живы, ты со мною…»
Статья
В рассказе о нем я попыталась сохранить все детали военного времени, которые остались в памяти моего героя, и стиль изложения воспоминаний, чтобы читатель даже за сухими строчками газетной статьи смог увидеть характер моего собеседника. Возможно, кому-то из читателей мой рассказ покажется излишне подробным. Однако, на мой взгляд, каждая деталь в хронике событий времен Великой Отечественной войны с точки зрения очевидцев очень важна для потомков. Впрочем, судите сами…
Фронтовая жизнь Михаила Яковлева вместила в себя столько страшных боев, столько крови и ранений, что их с лихвой хватило бы на несколько солдатских судеб. Даже после самого тяжелого ранения его, недолеченного, снова направили на фронт, не дав даже маленького отпуска на родину, как давали многим другим. И после Победы в мае 1945-го его не демобилизовали. А отправили на Дальний Восток, воевать с Японией. Но Михаил Ефимович не жалуется на трудную долю, а свято верит, что по-другому было просто нельзя. Иначе, как он говорит, и войны бы нам не выиграть, и послевоенную жизнь не наладить. Главное, считает он, выжил, дошел до Одера. А тем фактом, что еще пришлось и в Маньчжурии повоевать, он даже гордится. Ведь такая честь далеко не всякому выпала, а только опытным фронтовикам, разведчикам.
В разговоре Михаил Ефимович вспоминал, как начинался его боевой путь. Рассказывал о сражениях, за которые он был отмечен высокими наградами. И, конечно, о боях под Сталинградом, в которых вместе с приданными ему бойцами из штрафной роты он брал не один плацдарм. К штрафникам у него свое уважительное отношение. Молодой тогда командир, практически мальчишка в погонах лейтенанта, прекрасно понимал, что без них под шквальным огнем противника ему было не поднять своих бойцов.
Михаил Ефимович ненадолго смолкает и затем вспоминает один из эпизодов, за участие в котором ему дали боевую награду.
– На реке Сож, в Белоруссии, когда мы ее форсировали, меня наградили орденом Отечественной войны I степени. Бой там был страшный. Река эта – на перекрестке трех больших дорог, у немцев там оборона была трехъярусная. Сначала мы вели разведку боем. Придали нам опять-таки роту штрафников. Берег с нашей стороны был болотистый. В 4 утра мы перебрались через реку. Все передовые рубежи у немцев были затянуты колючей проволокой, на ней развешены всякие там банки, склянки, которые при малейшем движении начинали звякать. Вот перерезаешь ее, и сразу – дзынь, дзынь… И тут же шквальный огонь! А у нас нет выбора – потери, не потери там, никого не волнует, дали задание взять плацдарм, и вперед!!! И мы его заняли, но как?! Первая траншея была от реки метрах в 150, потом дорога пошла. Нас начали давить огнем и остановили на второй траншее. До ночи мы вели перестрелку, патронов мало, сил своих мало, подмога не подошла. И мы в ночь опять остались в этих траншеях.
Утром наши пошли в наступление, «Катюши» бьют по второй траншее. Но там же не все снаряды ложатся ровно, какие-то из 12 или 16 попадают прямо в нашу! А снаряды-то зажигательные, от них все горит – и земля, и железо… Не даром же «Катюш» так немцы боялись. Я командую – перенести огонь! А до них пока дошло… Огонь-то потом перенесли, а нам сразу приказ – независимо от состояния боя и артобстрела – идти в наступление. И первой – штрафная рота. Мы вылезли, кто остался живым, из нашей траншеи, сбили немцев, заняли вторую траншею. И в это время наши форсировали реку. Потом мы далеко еще преследовали противника. Но погибло очень много… Там не считаешь… Вперед, вперед и вперед! Бывало, из батальона утром было 150, а к вечеру – 12 – 15 человек. Ночью – пополнение, даже из ближних сел бывали, все – в гражданском, необученные. Ну, какой с них толк? Абы человек был…
Мой собеседник ненадолго прерывает горькие воспоминания и возвращается к началу своего боевого пути. На фронт молоденького лейтенанта Михаила Яковлева направили сразу после окончания ускоренной учебы в Саратовском пехотном училище. В памяти фронтовика на всю жизнь остались страшные картины огромного количества погибших. В этом же бою он и сам первый раз был ранен. А я, слушая Михаила Ефимовича, невольно вспомнила эпизод ранения Василия Теркина, так точно описанный поэтом-фронтовиком Александром Твардовским. Вот так же и Михаил Яковлев лежал на снегу, ночью, в полузабытьи. Помните? …«Снег под ним, набрякши кровью,/ взялся грудой ледяной./ Смерть склонилась к изголовью:/ – Ну, солдат, пойдем со мной»…
– От Саратова до Камышина нас везли вагонами, – говорит Яковлев, – а дальше нельзя, немец бомбил. И пошли мы колоннами под бомбежкой. Много нас тогда полегло еще на подступах к городу. Чем тогда был Сталинград для наших войск? Обстановка была ужасная. Немец практически уткнулся в Москву и Ленинград, стоял у Волги. Мы подошли со стороны Мамаева кургана. Моя часть, когда нас влили в Сталинградский фронт, входила в прорыв немецкого окружения, и как только мы прорвали оборону, часть поделили: одних оставили для окружения немецкой группировки, а нас послали в контрнаступление. Вот там, в январе 1943-го, меня и ранило.
Вы знаете, что такое наступать в поле, по пояс в снегу?.. Немец нас встретил шквальным огнем возле станции, кажется, Миллерово, так она называлась. Здесь меня ранило в грудь и левую руку. Сквозное ранение. Всю ночь пролежал на поле, в снегу. Была пурга, мороз. Пока еще был в памяти, слышал, как немцы ходили и добивали раненых. На белом снегу хорошо видно, как движется черное пятно, их и достреливали. Повезло тому, кто был без сознания или успел притвориться мертвым. Мне вот выпало счастье, остался живым…
Михаил Ефимович грустно и чуть виновато усмехается. И вновь возвращается в ту страшную ночь:
– Утром очнулся от грохота, – наши начали наступать. Слышу – ходят по полю, и один боец недалеко от меня покрикивает: «Есть кто живые?». Я уж не помню, но как-то, видать, откликнулся. Меня вытащили на палатке в тыл, а потом на санях повезли в госпиталь. Когда везли, запомнил страшную картину: население ближних сел сгоняли на поле боя, чтобы стаскивали убитых в копны, так легче закапывать было. И такие копны из мертвых людей – по всему огромному полю… Столько убитых было, и наших, и немцев, что страшно представить!
– Да, – вздыхает мой собеседник, с трудом освобождаясь от тягостной картины прошлого, – все это я видел. Это ужас, сколько людей там полегло! На Мамаевом кургане захоронено до миллиона погибших. Это только солдат. А сколько еще погибало мирного населения под бомбами, снарядами, задыхаясь от гари… Метра земли, считай, не было, чтобы в воронку не попасть.
Но был приказ Сталина – ни шагу назад! Заградотряды идут за тобой в наступлении. Если ты отступаешь, свои же тебя расстреляют. Выхода не было. Но это, я считаю, и дисциплинировало людей.
Лицо моего собеседника меняется, оно становится жестким, суровым и как-то неуловимо молодеет.
– Мы ведь клятву давали: «Кровь за кровь, смерть за смерть!», – окрепшим голосом, словно из далекой военной молодости, продолжает Михаил Ефимович. – В то время мы комсомольцами были, и роль партии и комсомола в войне была очень велика. Мы, конечно, слишком молоды были, но понимали, какой страшный противник у нас. Прежде чем напасть на Советский Союз, фашисты завоевали всю Западную Европу, все воевали против нас. Они нас превосходили по технике в 4 раза. А у нас по первости-то ничего, кроме этой берданки, не было. Только к концу войны мы научились воевать по-настоящему, с техникой, с самолетами, с танками. А поначалу, считай, на одном энтузиазме.
И не без гордости за свое поколение добавляет:
– Но мы знали точно, что защищаем свою Родину, и преданы были ей, иначе бы нам такой войны не выиграть.
Да, убежденность в своей правоте наши фронтовики укрепили буквально собственной кровью. Они рано взрослели, седели от страшных боев, теряя друзей. Но, даже прожив далеко не легкую послевоенную жизнь, столкнувшись с крайне обидной для них сегодняшней переоценкой ценностей, в том числе и значимости собственного ратного труда во Второй мировой войне, они продолжают оставаться верными себе…
Михаил Ефимович Яковлев – не исключение.
– Я считаю, что Великая Отечественная война многому нас научила, – говорит он. – И во время нее тоже многое менялось. К боевым командирам, и к тем, кто был на самом верху, приходило понимание многих простых вещей. Вот, к примеру, в первые годы войны после госпиталя в свою часть редко кому удавалось вернуться, да и где она была, эта часть, к тому времени, сколько в ней осталось? Разбрасывали всех по другим частям и фронтам. А в 1943 году вышел приказ: после госпиталя – только в свою часть. Потому что в родной части боец лучше воюет. Пусть потери большие, многих уже нет в живых, но два-три однополчанина уже как семья, и в бою это очень помогало.
Если вкратце, то воевал я 3,5 года. Это Сталинградский фронт и 2-й Белорусский, то есть от Сталинграда – до немецкой территории. Четыре ранения, контузия. Награжден двумя орденами Отечественной войны, орденом Красной Звезды, медалями «За боевые заслуги», «За отвагу». Меня взяли на фронт после 8-го класса, в 17 лет, в пехотное училище. После его ускоренного выпуска уже в июле 42-го я был под Сталинградом командиром стрелкового взвода, потом командиром пулеметной роты, а в ней было около 120 человек. И вот, к примеру, надо идти в наступление. Представьте, каково было мне, молодому лейтенанту, командовать людьми, идти с ними на смерть…
Когда я вам рассказывал про бои на реке Сож, там я впервые участвовал в них как разведчик. Фронтовая разведка – это отдельная статья…
Мой собеседник, как бы вглядываясь в свою молодость, чуть прищуривает глаза. А потом неспешно, будто размышляя о характере разведки, продолжает:
– В разведку брали только здоровых ребят, и только по согласию. Потому что каждую ночь лезть в траншею к немцам – это не каждому дано. Надо и с немцем сладить, и быть смелым, и отвечать за людей. По законам разведки нельзя было оставить даже на нейтралке, не говоря уже о вражеской территории, раненого и даже убитого бойца.
На мой вопрос – почему так суров закон разведки, Михаил Ефимович с уверенностью говорит о великом психологическом смысле этого приказа:
– Он давал уверенность разведчику, что его не бросят, вынесут к своим любого, и он не будет БЕЗ ВЕСТИ ПРОПАВШИМ.
А это уже тогда для солдат было страшнее смерти. И вот только сейчас, спустя 63 года после окончания войны, мы понимаем, почему они старались нацарапать свое имя на какой-то ложке, портсигаре, котелке или зеркальце. Так они, наверное, стремились достучаться до нас из того невозвратного далека, сказать нам, что они честно воевали. Просто так случилось, что некому и некогда их хоронить, заполнять серый бланк похоронки. Слишком много смертей. Слишком много боев. НО МЫ БЫЛИ! Помните о нас!..
Хорошо, что разведчикам хоть в этом смысле повезло. В остальном же они были куда более уязвимы. Каждую ночь – задание: занести или уточнить с нанесением на карту огневые точки противника. А затем – разведка боем по этому относительно безопасному «коридору», взятие «языка».
– Кстати, его лучше брать ближе к штабу противника, где «водятся» офицеры, – не без юмора продолжает свой рассказ о разведке Михаил Яковлев. – Они и знают больше, и брать их легче, чем солдата. А вообще разведка – это великое братство и верность товарищей. Я вот и воевал, и командиром пулеметной роты был, уже старшим лейтенантом. А когда взяли в разведку, надеялся сначала только на солдат-разведчиков. Честно говорю, у меня поначалу такой мандраж был!.. Ведь что такое идти на смерть?! И потом, еще неведомо, что такое разведка? Вот когда уже войдешь в курс дела, будешь обстрелянным, конечно, уже не боишься…
Вместе с М.Е.Яковлевым мы вновь и вновь погружаемся в воспоминания о боях, наступлениях, ночных операциях. Память фронтовика сохранила все, казалось бы, неважные для него мелочи, из которых для нас и складывается картина Великой Отечественной войны. О многом он не раз рассказывал в своих выступлениях перед учащимися школ и учебных заведений города, перед военнослужащими различных частей. Молодежь слушает его с интересом. Вот и я попросила его рассказать просто о фронтовой жизни: о питании, о боевых буднях, о полевой почте, о госпитале, о том, каково было мирному населению, попавшему в полосу огня.
Питались раз в сутки, рассказывает он, зимой хлеб топором рубили, а приносили еду в термосах зачастую ближе к ночи, чтоб не попасть под обстрел. Самое лучшее питание – в наступлении, считает фронтовик. (Если повезет, добавлю от себя, и останешься жив-здоров). Когда отобьешь деревню у немцев, там хоть картошка есть, что-то в погребе. А если немецкую траншею займешь, то и вовсе праздник – галеты, спирт сухой. Убитых лошадей ели, чуть-чуть разогревали мерзлую конину на слабом огне от сухой полыни, и грызли. Вот так и жили долгих четыре военных года.
– В обороне пока стояли, – продолжает Михаил Ефимович, – денег у нас скопилось – пачки! Купить-то нечего и негде. Переводили родным. А я, когда меня ранило под Сталинградом, по дороге в госпиталь еще и тифом заразился. Две недели без памяти провалялся в тифозном бараке. Там меня очень много и хорошо кормили и поставили на ноги. Я всем медсестричкам, санитаркам за это половину своей зарплаты отдал, а другую половину – родителям перевел… В госпитале, после фронта, месяц, наверное, просто спишь и вшей горстями трясешь. Ведь не мылись месяцами. И ничего, выжили…
И тут же, тяжело вздыхая, вспоминает мирных жителей, кого еще доводилось заставать живыми при наступлении:
– Что творилось на земле, захваченной немцами, это ужас просто! Куда страшнее, чем на передовой. Расстрелы, виселицы, сожженные вместе с людьми деревни. Бедный народ, вечно по погребам да по лесам. И это с детьми, стариками! На фронте – молодых большинство, а если ты молодой, о семье как-то не думаешь. А кто постарше, все время переживает за родных, как они, не под немцем ли?.. С почтой-то плохо было. Сегодня ты здесь, завтра – там, где остановимся, не знает никто. Да еще секретность расположения частей. За полгода – одно письмо. Когда ранило меня, написал письмо из госпиталя. Домой после ранения не пустили, а недолеченного – опять на фронт. Поэтому следующее письмо написал уже из Польши. Переписка была очень сложной…
Как я уже говорила, война для старшего лейтенанта, фронтового разведчика Михаила Яковлева не закончилась в мае 1945 года. Ему довелось побывать и на Дальневосточном фронте, работать с пленными Квантунской армии вплоть до момента их репатриации на родину, в Японию. И до сих пор в памяти старого солдата сохранилось уважение к пленным противникам за их трудолюбие, и даже сочувствие к японским солдатам по поводу их тоски по родине, по своим близким. Поистине только душа русского солдата способна так сопереживать даже врагу, понимать его психологическое состояние.
– После госпиталя меня направили на курсы «Выстрел», – говорит М.Е.Яковлев. – До конца войны оставалось 3 с половиной месяца. В день Победы, 9 мая, я был в Ульяновске. Мы уже знали, что нас готовят на Японию. С одной стороны – радостно было, что победа уже наша. С другой – тревога, впереди – бои на Дальневосточном фронте. После курсов «Выстрел» в июле 45-го нас перебросили в Маньчжурию. Когда выгнали оттуда японцев, территорию вновь передали Китаю. И война кончилась. Микадо знал, что движется на Восток 2-й Белорусский фронт – это 17 эшелонов до зубов вооруженных бойцов, получивших опыт на Западе. Плюс еще 1-й и 2-й Дальневосточные фронты. Ну что такое Япония против такой силы?
Ну а после окончания войны – Приморский военный округ, в Камне-Рыболове были отдельные батальоны из военнопленных японцев. Я был командиром батальона. Мы вывозили трофеи из Маньчжурии и отправляли в Москву. В день грузили по два эшелона: техника, продукты – рис, чумиза, гаолян, соя. Тогда ведь голод был послевоенный, а мы, считай, ежедневно отсюда продукты посылали в центр. Питались японцы очень хорошо, особенно по сравнению с нашими солдатами. Даже матрасы для сна были набиты зерном. Хлеб они практически не ели, хотя по норме им давали по 300 г в день, рис ели и все остальное организованно, в столовых. Но по какой-то причине умирали по три-четыре человека в день. Мне кажется, что их тоска по родным так убивала, а может, еще и то, что война проиграна, моральное состояние было очень тяжелое. А работали они, надо сказать, очень хорошо. За два часа пять-шесть человек грузили вагон весом до 60 тонн. Мы к ним относились абсолютно дружелюбно.
А завершить рассказ о Михаиле Ефимовиче Яковлеве мне бы хотелось его словами о том, чему наш народ, по его мнению, научила эта война. Но прежде – его воспоминания о родителях.
– Во время Октябрьской революции мой отец был комиссаром, – говорит ветеран. – Его тяжело ранили в боях с белогвардейцами. Потом он работал секретарем райкома. Ушел из жизни рано, в 52 года. Мать была учительницей и 30 лет после смерти отца она прожила одна, воспитывая нас шестерых. Детей тогда было много в большинстве семей. И хотя жили все небогато, за редким исключением, пахали на коровах, но армию содержали. В войну сами ели гнилую картошку, но все отдавали для фронта. Преданность Родине, общему делу была исключительная. Ведь и после войны мы жили очень трудно. Голод, можно сказать повсеместный, полстраны – на пепелище. Но выстояли! Страну из разрухи подняли, успели восточные земли освоить, накормить людей. И только в 1947 году немного вздохнули. Все стало дешевле, карточки отменили. И как ни трудно было, а жили весело, открыто, с азартом. Не за железными дверьми, как сейчас. Не завидую сегодняшним поколениям, им куда сложнее в этой жизни.
Не все так просто сегодня и в жизни моего героя. Семь лет назад не стало его жены, с которой он прожил более 50 лет. А недавно ушла из жизни одна из трех его дочерей. И это сильно подкосило здоровье ветерана. А прибавьте к этому еще возраст и прошлые ранения. Долго болел. Но каждый раз после болезни он опять «возвращается в строй»: идет в городской совет ветеранов и выполняет поручения. Дел здесь всегда хватает, каждый человек на счету. А сознание собственной необходимости окружающим очень важно для наших ветеранов. Поэтому каждый из них очень ценит те редкие минуты внимания, которые выпадают на их долю в наши дни.
Михаил Ефимович Яковлев недавно отметил 85-летие. И пусть этот юбилей будет для него только очередной вехой в его жизни. Ведь подрастают четверо внуков, внучка и уже двое правнуков. Жизнь продолжается…