Моя война, моя победа. Регина Сергеевна Пазинич

18 июня 1941 года я окончила среднюю школу в Симферополе. В этот день было в городе красиво и весело. Все шли нарядные, красивые.

В Симферополе коренное население татары, но в Крыму жило очень много разных национальностей: русские, поляки, болгары, греки, армяне, караимы, крымские евреи, которые назывались крымчаки. Жили очень дружно. Справляли вместе советские и национальные праздники.

А я сагитировала нескольких ребят из нашего класса поехать в Ленинград учиться дальше. 21 июня мы сидели у нас дома, мечтали, как будем в Ленинграде жить, общаться. Но ничего из этого не получилось. Назавтра мы узнали, что началась война, это был для всех колоссальный удар.

И началась совершенно другая жизнь. Сразу же горком комсомола всех комсомольцев пригласил на общегородское собрание и распределил на разные участки в помощь населению. Часть ребят направили на уборку урожая, помогать в сельскохозяйственных работах, часть – в госпитали, на медпункты, других – в центральное бомбоубежище города. И я туда попала, меня там назначили начальником санитарного отсека. Это бомбоубежище было прекрасно оборудовано. Там могло укрыться большое количество населения. Просуществовало оно всего до 30 октября 1941 года, потому что стало известно, что немцы прорвали Перекоп и идут на Симферополь.

В первых числах ноября немцы вошли в город. Вошли как герои. С самого вокзала шла колонна немцев, с такими радостными лицами… Они думали, что Крым – это сплошной рай, что здесь будет всегда греть солнышко, цвести деревья. Но первая же зима оказалась очень холодной, как будто сама природа не хотела, чтобы немцы здесь были. Для Крыма это неожиданно – морозы 25 градусов. У нас никогда такого не было раньше. И ужасные ураганные ветры. Немцы страшно ругались и говорили: «Ну и рай!»

Буквально в первые дни, как только они заняли город, стали появляться различные приказы. Сначала о том, что все население должно зарегистрироваться. Потом появились приказы, что все еврейское население должно прийти на сборные пункты и тоже зарегистрироваться. А в конце написано: «За невыполнение приказа – расстрел».

Так немцы выяснили, кто остался в городе, с какой специальностью, можно ли их использовать для дальнейшей жизни. Но жизнь началась, как говорится, «веселая». В первые же дни немцы повесили несколько человек. На трупах таблички: вор, партизан, еврей. Можете представить, в каком мы все были настроении…

В конце 1941 года мы стали ходить к нашей учительнице литературы – Софье Лазаревне Лазаревой. А ее сестра раньше работала в наркомате просвещения, там же работала и моя мама. Как мы скоро узнали, сестра Лазаревой была членом подпольного горкома партии. И через Софью Лазаревну они стали нас агитировать, чтобы мы им помогали распространять листовки.

Еще до прихода немцев, в октябре, к нам домой пришел секретарь парторганизации наркомпроса и сказал моей маме, что они приняли решение нашу квартиру сделать явочной. А потом отменили это решение, потому что Софья Лазаревна предложила нам получать листовки у бывшего директора 25-й школы Константина Спиридоновича Мирешко, который жил недалеко от нашего дома.

Листовки мы получали довольно интересно. Ходила за ними наша няня. У мамы моей была язва двенадцатиперстной кишки, а Константин Спиридонович держал корову и маме всегда продавал молоко. Мы в бидон клали маленькую баночку, очень плотно сворачивали листовки, закрывали баночку железной крышкой, а сверху наливали молоко. И таким образом листовки с молоком попадали в наш дом. А мы потом распространяли их дальше.

Был случай, когда я с этими листовками почти попалась фрицам. Дело было так: немцы, когда узнали, что наш театр не успел эвакуироваться, предложили немедленно открыть сезон. И стали набирать молодежь в студию. Многие записались, потому что немцы гарантировали, что никого из работников театра не увезут в Германию. И я тоже пошла в студию, потому что знала: угон в Германию – это в тысячу раз хуже. Кстати, в театре я встретила актера Владимира Васильевича Михайлова и вышла за него замуж. Ну вот, как-то раз мы с ним несли листовки. И увидели, что по дороге к театру, недалеко от нашего дома, стоят два стола, возле них двое жандармов полевой жандармерии проверяют все сумки. Душа ушла в пятки! У меня листовки в портфельчике школьном, и у мужа листовки. Он к одному в очередь встал, я к другому.

А я всегда носила с собой театральную афишу на немецком языке, на ней было написано, что выходит оперетта «Веселая вдова». И мы с мужем начали всех, кто к нам подходил, приглашать на спектакль. Листовки лежали в самом низу портфеля, а сверху балетные туфли, грим, пудра… Жандарм говорит: «Откройте». Я открыла портфель, душа в пятках, стала вытаскивать что сверху… И вдруг слышу сзади немецкую речь. В школе мы учили немецкий, поэтому кое-что понимали. Я повернула голову, смотрю: стоит немецкий офицер, который постоянно бывал в театре и сидел в директорской ложе, совсем близко от сцены, поэтому я его так хорошо запомнила. Он, видимо, был заядлый театрал, буквально на каждом спектакле был в театре. И вот этот офицер что-то сказал жандарму, тот ему козырнул и подвинул мне мои вещи. Так вот, до листовок они, слава Богу, не добрались.

А мой муж увидел, что этот офицер идет со мной, и решил, что меня арестовали. Пошел в театр и сказал: Регину арестовали, ребята, настроение паршивое, не знаю, как буду играть. Но в тот раз беда миновала. Как я тогда могла спокойной оставаться, не знаю. Сердце каждую секунду трепетало. И сейчас вот говорю, а по спине – мороз.

После прихода немцев очень многие жители деревень, которые лежали по дороге между Симферополем и Алуштой, ушли в лес и жили в гражданских лагерях. Немцы прочесывали лес, и всех из этих лагерей вывезли, а до партизанских отрядов не добрались. Почти все мужчины ушли в партизаны, среди женщин остались только очень пожилые. Но фашисты и их все равно расстреляли, а женщин вывезли в Симферополь.

Когда мы в Симферополе узнали, что эти люди из гражданских лагерей живут в старой казарме в жутких условиях, то стали им носить пищу, теплые вещи. Ноябрь, холодно, а они буквально на голом полу спали. Кормили их раз в день. Однажды мы с подругой Валей Власенко тоже пошли туда, принесли им кое-что поесть, хоть нам и самим жилось несытно… Там была одна женщина с тремя детишками, она попросила: «У мальчика моего отморожены ножки, возьмите его, я ему ничем не могу помочь». Мальчик был в одних трусах и в рубашечке летней. Валя снимает свою кофту шерстяную, заворачивает его, прячет под пальто. Решили мы его забрать, он бы погиб там.

Но как пройти мимо охранников? Я иду первая. Смотрю, они курят, что-то говорят, смеются. Я подошла к ним так, чтобы они стали спиной к двери, достала опять афиши, стала им показывать, приглашать, афишу одну подарила. Так вот Валя унесла этого мальчика. Его звали Боренька, ему было всего три годика. Я его забрала к себе, дома мы его привели в порядок. Он у нас прожил почти полтора года. А когда тех женщин вывезли в Черноморский район, мама его забрала, я ей оставляла наш адрес.

Наши войска освободили Симферополь 13 апреля 1944 года. Немецкие самолеты бомбили город, и мама Бореньки погибла. Она была замужем, муж ее был армянин. Он воевал на фронте, а его сестра жила здесь и забрала их детей. Потом муж приехал на несколько дней в отпуск, узнав, что освобожден Крым. И сестра хотела Бореньку снова отдать нам, в нашу семью, но он запретил. А потом уже, после войны, армян всех, болгар, греков из Крыма выселили. Так я потеряла связь с этим Боренькой, не знаю, где он сейчас.