

Он создал свой уникальный, творческий, ласковый, тёплый мир, со своими словами, выражениями и образами. Филолог Светлана Веднёва писала: «У Тарасова хороший поэтический слух и вера в божественность слова, поэтому его язык живителен, ясен. Слова перекатываются на языке, словно камешки в ручье студёном, — «окоём», «ополья гладь», «волос дуновенье», «созвездья злато-светят»; «горький, сладкий пальный дым»; птица у поэта пела, «вися на тонкой нити счастья»... От таких стихов по-детски хорошо на душе».
В его текстах заложено позитивное настроение и одухотворённость. Книга воспоминаний, или, как он говорил, «мемуар», названа с юмором и иронией «По велению глупости». Это увлекательный сплав документальной и художественной литературы.
Николай Антонинович родился в семье военного юриста и поэтому с родителями жил в разных частях нашей страны от юга до Дальнего Востока. Дед, тёзка, балтийским матросом брал Зимний дворец, участвовал в Гражданской и воевал с басмачами, а потом стал одним из зачинателей военных трибуналов. Отец был военным судьёй и прошёл Великую Отечественную.
Николай Антонинович с большой любовью отзывался о старшем брате Андрее, который всю жизнь заступался за него, за малышей и девчонок перед хулиганами, подростком спас из бурной горной реки тонущего солдата. Работая журналистом «Правды», «Комсомолки» и «Литературной газеты», а также в своих повестях, романах и рассказах защищал униженных и оскорблённых от несправедливости, не боясь идти на конфликт с большими начальниками.
Среди многочисленных родственников Николая Антониновича был дядя Лёня, называвший мальчика «вторым Есениным», и сам буквально «писал в сундук», складывал в него свои философские трактаты, а старшая сестра мамы тётя Пана пыталась писать нечто вроде «мыльных опер».
Первые детские стихи Коли были посвящены французскому поэту Франсуа Вийону, его сказки и вирши звучали в детско-юношеской программе республиканского радио Узбекистана. У мальчика было много увлечений: рисование, обучение игре на скрипке и пианино, собирание старых монет и банкнот. Занимался спортом: недолго фехтованием, более серьёзно боксом. Тренировался у наставника, который позже готовил сборную СССР. Выигрывал соревнования, гордился хорошим джебом левой. Но главные его увлечения помимо литературы — классическая итальянская музыка и минералы.
Николай Тарасов признавался:
— Собрание и обработка поделочных камней стали для меня противоядием от отрицательной информации. Обработаешь халцедон и агат, весь негатив сходит.
В его мальчишеской коллекции были не только полудрагоценные камни, но даже золотой песок, алмаз, изумруд и сапфир. Свои богатства он с удовольствием показывал знакомым. Неудивительно, что они часто пропадали. Но он не сильно грустил по этому поводу.
— Не думаю, что глупость очень уж отравляла мне жизнь. Отнюдь нет. Напротив, если бы не она, то я погряз бы в приобретениях, находках, редкостях… Правильнее было не обрастать ими, как корабль ракушками, и пусть они уходили так же легко, как и приходили, — писал Тарасов.
Срочную Николай Тарасов служил в сахалинском посёлке Сокол в радиотехнических войсках. Природа острова произвела на него такое сильное впечатление, что он захотел здесь жить. Навсегда он вернулся на Сахалин из солнечного благоустроенного Ташкента, где жила его семья в 1970 году. Греческие родственники ужасались: «Это же ЯпанИя!!! Самый край карты!».
Сойдя с самолёта, он ощущал простор своей Родины и уверенность в том, что ему всё по плечу и ничего не страшно, хотя тогда не было ни профессии, ни образования.
— Я чувствовал себя первооткрывателем, землепроходцем, ступившим на неведомый атолл где-нибудь в Индийском океане, — писал Тарасов.
Очаровал Невельск, наполненный осенним светом и запахом морской травы, и свежий ветерок, обдувающий лицо, когда выходил в море. И пихтовый настой воздуха, которым веет от сопок, нелукавые люди, с которыми успел подружиться.
Первое время он работал в Горнозаводске преподавателем в школе и на станции юных техников. Окончил заочно наш пединститут и в 1979-м перебрался с семьёй в Южно-Сахалинск. Активно публиковал свои произведения, вступил в Союз писателей и оброс интересными знакомствами.
Николай Антонинович был обладателем звезды Героя Советского Союза. Её вручил автору…Ломоносов, Ермак, Петр I и Фёдор Шаляпин в одном лице — актёр Виктор Степанов, сыгравший эти и другие образы. Ставший впоследствии заслуженным артистом РСФСР, в 70-х годах прошлого века он работал нашем областном драмтеатре. Другу он подарил бутафорскую награду, оставшуюся после одного из спектаклей.
Другой товарищ, поэт Евгений Лебков, пожаловал ему остров. Когда-то на берегу между Южно-Курильском и Горячими Ключами он показал на камень-островок, возникший из воды во время отлива, и сказал: «Этот остров я назвал твоим именем и дарю его тебе. Владей!». Евгений Дмитриевич называл себя «директором Тихого океана» и преподносил своим приятелям скалы, рифы, отмели и т. д.
— Все мы — из второй половины XX века. Из его музыки, книг, кинофильмов. И ещё долго, даже родившиеся в веке нынешнем, новые сочинители стихов и прозы будут опираться на ту культуру, на которой вырастало и моё поколение, — писал автор.
Очень хочется, чтобы такой опорой стало для нас всех и наследие самого Никола Тарасова, который умел радоваться каждому явлению жизни: грому в поднебесье как салюту весне, снегу, ветру, добрым людям и земле, молодым побегам. Поэтому как он писал «…каждый день мой в светлом чуде неповторим».
— Жаль, что напор глупости с годами ослабевает. Может, она и есть — та жизненная сила, побуждающая нас совершать необдуманные или даже неосознанные поступки, от которых остаются со временем сладкие воспоминания. «Веление глупости» эта метафора… «Души прекрасные порывы», — писал Тарасов и цитировал строки Себастиана Бранта из «Корабля дураков»: «Признавший сам себя глупцом, считаться в праве мудрецом…».
В стихотворении «Дай имя» есть строки:
Каков бы ни был твой язык –
Глаголь, землянин.
Мир без тебя, поверь, безлик
И безымянен.
Сам, как сумеешь, назови
Цвета и звуки,
Пусть будет имя у любви и у разлуки.
Дай имя сущему всему –
Цветку и камню.
Тому, что есть и что во тьму
С тобою канет.
Дай имя облаку, что вдаль
Неспешно длится,
Ростку слепому имя дай,
Звезде и птице.
Оно, как родина и дом,
Навек даётся.
Как назовёшь, так всё потом
И отзовётся.