Постановке сахалинского Чехов-центра по пьесе ирландского драматурга исполнился год

Начнем с тезиса: «Порция Кохлан» — сложная для эмоционального восприятия пьеса ирландского драматурга Марины Карр, которую режиссер-постановщик Олег Еремин намеренно не упростил, а сделал еще тяжелее для восприятия.

Содержание, близкое к оригиналу

Оригинальная пьеса кристально понятна, пусть в ней и нарушена линейная композиция. Главная героиня по имени Порция Кохлан живет в «идеальной» картинке — у нее трое детей, богатый муж, любовник, красивый дом и полная семья, в которой не хватает лишь погибшего в пятнадцать лет брата-близнеца. Идиллию, как может показаться на первый взгляд, разрушает сама Порция, не отпускающая покойного брата, — она постоянно твердит, как скучает по нему, идеализирует его, сравнивает с ним собственного мужа.

Позже становится ясно: проблема не в главной героине. Буквально все, кто окружает Порцию, по-своему давят на нее. Ругань на сцене между родственниками и вроде как возлюбленными практически не смолкает. Персонажи попрекают друг друга прошлым, настоящим и будущим, отношения внутри семьи совсем не выглядят хорошими. В такой атмосфере Порция не находит иного способа выжить, кроме как «выпустить иголки» и отвечать на колкости колкостями, оскорблять других, грубить им. При этом она тянется к тому, кто раньше, до своей смерти пятнадцать лет назад, составлял смысл ее жизни, — к брату Габриэлю. Он походит на единственное светлое пятно во мраке вечных раздоров.

В день рождения близнецов Габриэль утонул, и с самого начала действа зрители понимают, что смотрят современную обработку древнегреческой трагедии, где финал предрешен и обусловлен злым роком. Поэтому удивляет не сам факт того, что Порция заканчивает жизнь в реке по примеру брата, а то, что это происходит до антракта, поскольку на смерти, вопреки закону трагедии, пьеса не заканчивается.

Оговоримся еще раз: оригинальный текст прост для понимания. Порция также умирает в первой половине пьесы, затем автор запускает череду событий, предшествовавших ее гибели, которые должны объяснить, почему все происходит именно так. От героини отрекается отец, ее перестает любить покладистый муж, а любовника она и вовсе бросает сама. Однако, если у Марины Карр все логично и последовательно, то Олег Еремин вносит «хаос» в повествование.

В разговорах герои ругаются на одни и те же темы, по большей части — перекладывают с себя на других вину в смерти Габриэля. При этом меняются фактические сведения. Например, в начале постановки звучит фраза о том, что близнецы появились на свет, взявшись за руки. Затем, после антракта, мать Порции чуть ли не кричит, что Габриэль родился, держа сестру за ногу, как в капкане. Нежная родственная любовь уже не кажется такой невинной, какой была, а сам покойник из идеала превращается в источник опасности.

Меняется и отношение самой Порции к Габриэлю. В первой половине спектакля она скучала по нему, повторяла, как они были близки в детстве. Потом же, незадолго до самоубийства, героиня боится, что брат придет за ней и утащит за собой в реку. А мать напоминает: к пятнадцати годам близнецы сильно отдалились, Порция игнорировала Габриэля, даже отказывалась есть с ним за одним столом. Зритель окончательно перестает понимать логику ведущего персонажа и уже не сочувствует ее гибели.

Важны здесь и лирические монологи Порции, одним из которых — самым длинным и практически бессвязным — заканчивается постановка. Героиня сидит на коленях перед зрителем и, блуждая взглядом по лицам, призывает людей то жить неспешно, то нестись вперед сломя голову так, словно выступает с трибуны перед последователями или читает проповедь. Важны эти вставки потому, что у Марины Карр их нет, — все добавлены режиссером. Отчасти они смотрятся неуместно, отчасти вносят в пьесу новую мораль.

Если бы финальный монолог Порции, за спиной которой герои по кругу бросаются с обрыва в небытие, длился пару минут, то произвел бы должное впечатление, однако он растянут минимум минут на десять. Зрители в какой-то момент перестают улавливать общую суть «проповеди» — кто-то засыпает на плече товарища, кто-то утыкается в телефон, кто-то просто неуютно ерзает в кресле и смотрит на часы. Такое нельзя назвать ошибкой режиссера, если знать его замысел. Олег Еремин поставил перед собой именно такую задачу — вызвать у зала дискомфорт. Постоянного крика актеров, не самой приятной музыки, болезненной истории ему было мало. Чтобы покинуть рамки привычного, Еремину пришлось пойти на настоящий риск. Оправдался он лишь отчасти: по окончании пьесы одни вышли из зала в восторге, другие утверждали, что большего «бреда» не встречали прежде.

С уверенностью можно сказать, что Олег Еремин не так уж держится за композиционную целостность своего произведения и уделяет больше внимания визуальным эффектам, которыми спектакль, без преувеличения, переполнен.

Визуальная составляющая

Неподготовленному, то есть незнакомому с пьесой Марины Карр зрителю первым бросится в глаза оригинальная сценография, мастерски выполненная Кириллом Пискуновым. Сцена разделена на три части — три локации, в которых действие происходит то поочередно, то одновременно.

Однако мы хотим обратить внимание не на саму находку, принадлежащую ирландскому драматургу и прописанную в авторских ремарках, а на нововведения то ли художника, то ли режиссера-постановщика.

Сценография постановки сделана не совсем так, как заявлено в пьесе. Места действия — также три, но бар заменили искусственным холмом, который играет роль берега реки. В левом углу расположен прозрачный куб, где заперт Габриэль. Актер, исполняющий его роль, не произносит ни одной реплики, но почти не покидает сцену — стоит, сидит, мечется из стороны в сторону, реагируя на основное действие. Зрители не просто ощущают его присутствие и важность для сюжета, а видят, какое влияние он оказывает на эмоциональное состояние Порции.

Стоит отметить, что в оригинальной пьесе много внимания уделяют пению Габриэля, — его «ангельский» голос периодически действительно звучит. В постановке Чехов-центра персонажи лишь говорят о таланте покойного, хотя он не поет, лишь молчит да передвигается по кубу.

Когда Габриэль меняет локацию и вплотную приближается к Порции, зритель понимает — героиня гибнет — даже раньше, чем ее вылавливают из реки. Эту метафору усиливает и видеоряд на заднем плане. Близнецы берутся за руки, поднимаются по холму, после чего падают с него прямо в открытый рот актера, которого показывают на экране. Нам будто говорят, что Габриэль поглотил сестру сразу в нескольких смыслах слова.

В костюмах героев многое перевернуто с ног на голову. Сбивает зрителя, например, одеяние Мэгги Мэй: женщину легкого поведения мы видим в элегантном костюме с иголочки. Внешние изменения в образах меняют и характеры героев.

Облачение Порции тоже выдающееся. Верхняя половина ее тела одета в спортивный костюм, такой же носит и Габриэль, а нижняя — в полупрозрачную, женственную, материю. Актриса как бы поделена на две части и носит в себе образы сразу двоих персонажей. 

Если зритель заранее ознакомится с сюжетом «Порции Кохлан», смотреть постановку Чехов-центра будет не только проще, но даже интереснее. Пытаясь вникнуть в сюжет, можно упустить более тонкие вещи, на которые Олег Еремин как раз и делает упор. Спектакль за год не потерял актуальности и определенно стоит внимания, разве что с оговоркой: перед просмотром стоит запастись терпением и заранее принять все нововведения режиссера как данность. В конце концов ведь ничто на сцене не происходит просто так.